12 декабря 2004 г. умер Владимир Бибихин. Умер тихо на рассвете, попрощавшись со своими детьми. Подготовившись к своей смерти и подготовив к ней своих близких и знакомых. «Мне остались недели, не больше», — говорил он одному из нас незадолго до смерти. Но она всегда неожиданна и непонятна.

Уходит поколение конца 30-х годов. Умер С.С.Аверинцев. Теперь вот и В.В. Бибихин. Уходит раньше времени поколение, пережившее голодные годы войны, ужасы сталинщины (почитайте его очерк «Ужасные вещи») и вступившее в жизнь тогда, когда появились какие-то надежды на обновление жизни в России.

Его не приняли на философский факультет МГУ («Хрущевский набор», если кто помнит такое слово, когда отдавали предпочтение производственникам даже среди абитуриентов на философский факультет МГУ). Он стал гуманитарием — филологом-классиком. Учился и работал у последнего могиканина русской философии — Алексея Федоровича Лосева. Записи бесед с ним, которые он делал ежедневно сразу же, приходя домой, вошли в последнюю прижизненно изданную книгу Владимира Вениаминовича. Он сам, да и все, понимали и понимают, что и Лосев, и Аверинцев — это его Лосев и Аверинцев, что и в рассказах, и в оценках, выражен Бибихин, что отдельной фразой, сказанной в конце подневных записей, он вдруг выразит свое отношение, а нередко и размежевание со словами и поступками своего учителя и своего друга. Слова, сказанные им о смерти С.С. Аверинцева, теперь можно с полным правом отнести к самому В.В. Бибихину: Нам этот конец не нужен, для нас он беда, от какой трудно дышать. Какой никакой, наш космос держался всегда немногими тайными хранителями; может быть, самого надежного из них теперь не стало, раньше времени, без природной необходимости, в подтверждение нашего общего глубокого неблагополучия.

Он начал как переводчик. Переводил многих. Переводил с греческого, латинского немецкого, испанского, французского, польского. Начал с переводов Лорки. Благодаря его переводам русская интеллигенция познакомилась с работами таких мыслителей ХХ века, как М. Хайдеггер, Г.-Г. Гадамер, В. Гейзенберг, Г. Марсель, К.Ф. Юнг, Х. Арендт, В. Дильтей, У. Эко, Г. Зедльмайер, П. Тиллих, таких «делателей культуры», как Антонен Арто, Эжен Ионеско, Г. Бёлль. Он совершил переводческий подвиг, взявшись за перевод «Бытия и времени» М. Хайдеггера, работу, терминология и стилистика которой остается непонятной до сих пор даже для немцев. Отныне мы имеем исполненного и наполненного Бибихиным Хайдеггера. Он переводил Николая Кузанского, Я. Коменского, В. Гумбольдта, Ф. Петрарку, Григория Паламу. Сверял, переводил и комментировал труды Аристотеля и Дионисия Ареопагита, мыслителей Возрождения и новых французских философов (Ж. Деррида, А. Глюксмана, Б.А. Леви). Его переводческий подвиг был подвигом не переводчика, а именно философа. Книги, которые он выбирал для переводов, обнаруживали поиски его собственного философского постава.

В свое время он делал массу рефератов зарубежных книг в Институте Философии и ИНИОНе. Об этом своем деле он оставил очерк «Для служебного пользования», в котором воспоминания о своей работе сочетаются с воспоминаниями о коллегах и с размышлениями о громадной неосведомленности советских философов о современной им западной мысли, ставшей засекреченной («номерной») информацией об общественных науках за рубежом.

Он возродил отсутствовавший в российской культуре жанр комментария — в Риге в 2000 г. выходит его комментарий «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна, где он на 170 страницах емкого текста не только высказывает критические замечания относительно новаций переводов этой работы, но и выявляет те пласты смысла, которые есть в немецком языке и трудно, но надо передать на русском языке.

В 1977 г. защитил кандидатскую диссертацию. Ее тема «Семантические потенции языкового знака». Она вывела его на онтологию языка, на проблему онтологического статуса языкового значения, обсуждавшуюся двумя мыслителями ХХ века — М. Хайдеггером и Л. Витгенштейном.

Каждый год он читал учебные спецкурсы на философском факультете МГУ: «Узнай себя» (1989/90), «Ранняя философия Хайдеггера» (1991/92), «Чтение философии» (1991/92), «Лейбниц. Всеобщая наука» (1992), «Лицо Средневековья» (1992), «Ренессанс» (1992). Читал лекции в Институте Философии — «Энергия» (1990), «Язык философии» (1990), «Л. Витгенштейн» (2003). Уже после операции он читал курс «Поздняя философия М. Хайдеггера». Последняя его лекция состоялась 2 ноября 2004 г. В этих лекциях он обсуждал ту тему, которая всегда его интересовала, — что же такое Ereignis Хайдеггера: «событие», «пришествие», «воплощение»? Но уже в книге «Слово и событие» (М., 2001) он не разрывал слово от события, а видел в онтологически плотном слове событие.

Первая его книга «Язык философии» вышла в Москве в 1993 г. Это было его философское воплощение в мире. Он не случайно так напряженно ждал отклика на нее Аверинцева. Его книга «Мир» выходит в Томске в 1995 г. и посвящена она миру и как горизонту нашего мышления, и как того умиротворения и покоя, которые необходимы для человеческой души и которые отличали его самого. «Мир не дан просто так, он создается теплотой», — это слова В.В. Бибихина из книги «Другое начало» (СПб., 2003). Его слово было спокойным, тихим, плотным, дельным, правдивым и значимым. И его нам будет не хватать, потому что без слова Владимира Вениаминовича Бибихина нет языка нашего времени, нет способов сказывания всех философски значимых тем, нет вести о вещах, требующих своего осмысления.

Умер Философ. Он жил и умер Философом, опознавшим язык философии, но и просто язык как существо человека, чем оно было с самого начала и в чем человек только и мог себя узнать: в свободной открытости миру. Человек, в котором всё оказалось значимо, начиная с его простого присутствия. Почти все эти слова принадлежат ему, и они именно о нем. Он, год за годом писавший и издававший книги, гранты брал только на год — ничего лишнего, зная, что за год напишет  [ 1 ]   , передаст вовне то, чем уже была наполнена мысль, он был, как теперь видится, повернут лицом к смерти настолько, чтобы войти в философию, ибо войти в нее — он это понимал — может только смертный.

Философия не одно из занятий человека, а захватывающее его полностью. Здесь и ссылку на его книгу давать не обязательно — он говорил, повторял это едва ли не на каждом семинаре. Время убило Сократа, потому что оно не желало быть временем Сократа, писал он, но, убив Сократа, оно так привязало себя к нему, что и будущее никогда уже не сможет стать таким временем, как если бы Сократа не было вовсе. Он написал эти слова за 10 лет до собственной смерти. Это можно сказать и понять только повернувшись к ней лицом. Время так же сразило и Бибихина, и так же оно уже не сможет делать вид, что его не было, как ни старайся. Философия была делом Владимира Вениаминовича, связанным с тяжелым риском. Каждое его слово — риск быть непонятым, некорректным, не проделавшим филологическую работу (а он — всё же филолог), не желающим свое дело превратить в констатацию фактов, стать символом, а не делателем. Этот риск увеличивался, когда он интерпретировал две главные мысли ХХ в. — Витгенштейна и Хайдеггера, в гадамеровском смысле интерпретации, в смысле захваченности узнаванием, которое есть ты сам и которое обладает «доверительной интимностью» и опознаётся как свое. Витгенштейн и Хайдеггер — щедрые дары, которые мы получили от Владимира Вениаминовича Бибихина, и не только в виде книг, но и семинаров, которые он вел, несмотря на запреты и несмотря на тяжкую болезнь, пока мог ходить. Особая рода настойчивость, с которой он их вел (срывали объявления — он вешал вновь и вновь), — явный признак того, что дело в том нуждается. И в этих дарах заключался особый риск, свойственный борцу за свободу, поскольку главное — освободить мысль от навязчивых и наслоившихся схематизмов, чтобы она показала путь к самим вещам, к миру, ключ к которому постоянно искал Владимир Вениаминович и — сам оказался таким ключом. Мир, как он писал, присутствует своим кричащим отсутствием. Сейчас мы, как никогда, испытываем это кричащее отсутствие, свидетельствующее присутствие того, кто ушел в 7 часов утра 12 декабря 2004 г.