Владимир Вениаминович Бибихин (1938–2004), русский философ и переводчик, в своей книге «Введение в философию права» пишет, что точного и полного определения права дать нельзя, но это нисколько не мешает праву действовать. Право ассоциируется нами в первую очередь с моралью, справедливостью и государством; более того, иногда мы даже используем эти слова, прямо не упоминая права, но подразумевая, что речь идет и о нем тоже (само собой), и трудно отличить одно от другого. Так, например, происходит, когда право наделяется божественным происхождением: Бибихин здесь цитирует Апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению»  [ 1 ]  , — интересно, что в греческом тексте Послания к Римлянам власть — ???????, означающая в первую очередь возможность, право как свободу, а также произвол, своеволие, власть, могущество, изобилие, достаток; и поэтому отличием морали от права будет то, каким образом осуществляется момент принудительного в них: в случае морали человек сам становится ограничивающим себя, право же — наоборот, и в этом смысле значение права для нас совпадает со значением государства. Точное определение морали дать так же невозможно, ее границы размыты, и при условии, что право должно опираться на мораль, то должна существовать некая всеобщая мораль, отмечает Бибихин, и такая мораль есть, это категорический императив Иммануила Канта: «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом»  [ 2 ]   или «поступай так, как если бы максима твоего поступка посредством твоей воли должна была стать всеобщим законом природы»  [ 3 ]  .

У Канта также читаем, что «каждая вещь в природе действует по законам»  [ 4 ]  , но только человек обладает разумом и волей соблюдать законы или нет, действовать или не действовать согласно категорическому императиву. И если человек действует согласно законам, то он действует «согласно представлению о законах»  [ 5 ]  , то есть, следует заметить, он может поступить так, что его представление не совпадет с существом закона, который работает на самом деле, человек может узнать неверный логос. Только божественный закон есть вещее слово, ????? в единственно верном, правильном – правом смысле, и это закон, который не нуждается поэтому в императиве.

????? – закон есть также и постановление, законодательная власть, право решать, право говорить. Но право уже есть до всякой власти, государства или субъекта, наши законы создаются внутри этого права, а не определяют, что правом считать, а что нет. Греческий глагол ???? (говорить), родственный слову ?????, имеет и значения говорить дело, то есть правильно и хорошо говорить, владеть ораторским искусством, приказывать, предписывать — и поэтому мы можем сказать, что любой, вышедший на агору уже имеет своим намерением говорить согласно логосу и так, чтобы любой, кто слышит его речь, узнал в речи правду, право, иными словами — отождествил логос-речь с логосом-законом. У Аристотеля человек — «???? ????? ????» не в смысле animal rationale, Аристотель не стремился здесь дать определение человека, но отметить, что человек — гражданин, который ????? ????, в отличие от рабов и варваров, находящихся вне логоса. Мартин Хайдеггер пишет, что человек есть ???? ????? ????, то есть то сущее, которое восходит в именование и сказание и которое совершает свою сущность в сказывании»  [ 6 ]  , то есть в речи, произносимой и слышимой на агоре, общение же у греков происходило дома, в семье, и здесь, таким образом, Аристотель использует, конечно, не слово ?????, а ???????? — взаимоотношения, общение, оно возникает естественным путем и служит «для удовлетворения повседневных надобностей».

Силой обладало право, «объявленное, выкрикнутое глашатаем с базарной площади в бесписьменное время, которое окончилось собственно совсем недавно, было вполне уставным и не уступало напечатанному теперь на гербовой бумаге»  [ 7 ]  . Здесь важно, что только слова того, кто хорошо говорит, могут быть услышаны и произвести впечатление, а тем самым — войти в историю. Это значит и то, что реальной силой обладает только та власть, которая своими действиями хочет добиться лучшего, которая знает, что ее действия совершаются внутри права. Собрания, которые назывались раньше мир или вече, как отмечает В. В. Бибихин, проводились как раз с тем, чтобы совместно найти путь, ведущий к справедливости, а не остановиться на решении большинства, государство, которое существует именно по такому принципу, в последствии мы называем правовым. Таким же образом мы непременно считаем, что государство автоматически должно быть справедливым, а если оно нам таким не видится, то ему надо об этом сообщить обязательно, поскольку власть должна обладать эталонной справедливостью, только в этом случае мы готовы подчиняться ей и признавать те законы и ограничения, которые ей принимаются. Перманентным желанием такого идеального права можно объяснять и революции в России.

В. В. Бибихин вводит такого персонажа как ревизор: мы всегда находимся в подозрении, что за нами кто-то наблюдает, что есть такая сила, которая знает, как правильно, и когда-нибудь, скоро явится к нам с тем, чтобы всё рассудить. С другой стороны, «зеркало как бы подносилось к каждому, чтобы он стал своим собственным ревизором. Пьеса [”Ревизор Н. В. Гоголя“] заставляла

[…] взглянуть вдруг на самого себя во все глаза и испугаться самого себя.

”Взглянуть вдруг на себя во все глаза“, т.е. увидев себя всего, через союз и связано с испугаться»  [ 8 ]  , - испугаться своей неправильности, неуверенности, неуместности. И тогда нам нужна фигура, которую бы мы наделили божественным происхождением, безукоризненной справедливостью, поставили над правом, чтобы обрести в ней уверенность, которой у нас нет. Такой фигурой в России был царь. Ревизор же должен обладать таинственностью, загадочностью, он должен видеть все и никогда не будет увиден нами, что не отменяет нашего вечного ожидания его прибытия.

Ревизор необходим нам, так как просто так у нас ничего нет, оттого мы и строим схемы, расписания, стремимся, не останавливаясь, что-то обязательно делать, и ожидание ревизора усиливает это в нас, мы пытаемся создать видимость лучшего положения дел, расширить сферу собственного контроля, захватить все больше, и в этой спешке мы не задаем себе вопроса «зачем?». Это отчаянное и беззащитное состояние. Мы не успеваем подумать, стремясь в нам самим непонятное «вперед», и тем самым мы не делаем ни шага вперед и в глубину мысли; в такой слепоте мы не замечаем, что уже сами захвачены миром.

Другой «настоящий» ревизор для нас – это наша собственная совесть. Именно поэтому в нас так сильно требование правды и справедливости во всем. И таким образом, ожидать гоголевского ревизора или же того, что где-нибудь потом все разрешится им или само собой, мы не можем, потому что здесь и сейчас у нас есть только наша совесть, а значит, «нам дано в лучшем случае сделать темой добро и зло и выбирать не между бытием и небытием, Богом и демоном, верой и атеизмом, а только между взятием на себя нерешаемой проблемы добра и зла, бытия и небытия, Бога и сатаны, религии и атеизма и уклонением от нее. Вот единственный выбор, который в нашей воле. Разрешить проблему добра и зла, бытия и небытия мы, люди, а не боги, можем только в одном смысле: разрешив ей быть, допустив, позволив ей быть нашим настоящим»  [ 9 ]  .