Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
Янина Мановас. Сдвигание в другое. Цвет-тон. (К 80-летию В.В. Бибихина)
Выступление на «круглом столе» «Темы, подсказанные В. В. Бибихиным», проходившем в Институте философии РАН 18.09.2018 в рамках проекта «Философская мастерская» и посвященном 80-летию со дня рождения В. В. Бибихина.
Мое выступление не будет оглядкой на прошлое.
Хайдеггер в «Бытии и времени» различает прошедшесть (Vergangenheit) и бывшесть (Gewesenheit). Прошедшее — такое прошлое, которое было и ушло и, может быть, оставило после себя какие-то окаменелости, музейные экспонаты — уже не живые, без настоящего и без будущего. В отличие от прошедшести бывшее это сбывшееся, состоявшееся, так по-настоящему сбывшееся и состоявшееся, что оно заряжено будущим и несет импульс настоящему. В «Бытии и времени» есть выражение «die gewesende Zukunft», бывшествующее настающее. Бибихин такое настающее. Бибихин — бывшесть, несущая собой импульс такой силы, что он скорее будущее, чем прошлое, он несет собой то, что будет.
Мой доклад посвящен возможностям, которые открывают тексты Бибихина.
Я поделюсь таким наблюдением: Бибихина невозможно читать в режиме чисто интеллектуального чтения, он сразу смещает во что-то другое. И это другое, может быть, не обязательно сразу как-то определять, здесь важнее сам момент сдвига; сам опыт этого смещения-в-другое весомее, чем попытки определения. И не потому, что нет слов для этого другого (они есть: топика, другое начало, мистическая этика), а потому, что попытки определения уведут от непосредственного опыта смещения.
Дело не в том, чтобы это пространство определить, а в том, чтобы в него сдвинуться, важно движение сдвига, событие сдвигания-в-другое. Кстати, у Хайдеггера в «Betraege zur Philosophie» философия это Verruekung des Menschseins, сдвигание, сдвинутость человеческого существа в другое всему.
Этот сдвиг предполагает решение о своем философском «кто». Это очень важная часть каждого, наверное, текста Бибихина: решение о своем философском «кто». Кто ты: смотритель философского музея, каталогизатор философских окаменелостей или захваченный участник события философии. Бибихин всегда сдвигает в пространство участия, захваченности.
Проще сказать, откуда происходит этот сдвиг, чем куда. Это сдвиг из пространства интеллектуальных схем в другое, не допускающее схематизации. (Можно сказать, что из метрики в топику.)
Главное, что было от него получено – не информация, не набор концепций, а импульс, искра, огонь, и поэтому его так сложно – или вовсе невозможно — сделать «объектом изучения».
(В.В. заведовал в Институте философии пожарной безопасностью. И его книги — о том, как обращаться с огнем. Они не о том, как его тушить, конечно, а о том, как не угашать.)
Очень сложно сделать его «объектом исследования», не только потому, что это очень сложный «объект», а потому, что объективирующее отношение находится не в том пространстве, в котором развертывается его мысль. Его мысль как раз всегда сдвигает из этого пространства, и исследовать ее, водворяя ее обратно — значит отказаться от общения с ней.
Разместить его как объект в системе философских объектов, поставить на полочку в философском шкафчике значит как раз упустить самое важное: смещение-в-другое. Это упущение или хуже — предательство.
Тема моего выступления находится в противоречии с его жанром, и мне важно это противоречие, как раз оно может оказаться ценнее всего, что я скажу. Это противоречие, этот разлом как раз показывает это другое, этим разломом как раз дает о себе знать другое. Пусть оно хоть как-то скажется в том, что я буду говорить.
Текст Бибихина — не «изложение материала», а обучение философскому движению. Это не «объект», а движение, в котором всегда содержится приглашение к участию в движении, его нужно не исследовать, а продолжить. Его текст всегда обучение движению через движение, это серия жестов, указывающих на возможные темы и пути.
Речь пойдет не о том, какие его главные темы, а о подсказках и намеках, рассыпанных в его текстах, в них много жестов, указывающих на ту или иную проблему.
***
Витгенштейн и Хайдеггер для Бибихина – две главные философские мысли ХХ века. В книге «Витгенштейн: смена аспекта» он говорит о тождестве этих «двух непересекающихся, дополняющих друг друга путей мысли» [ 1 ] . Но это тождество различного. Процитирую лекцию из курса 2002 года: «Витгенштейн и Хайдеггер как правая и левая рука, движения которых разные именно когда они делают одно дело». И хотя это дело одно, он явно избегал проводить параллели, чтобы не допустить, по его словам, «смешения языков». Например, на мой вопрос «Какие есть параллели между Витгенштейном и Хайдеггером?» он ответил раздраженно: «Я особых параллелей не вижу, ну разве что тема приказа у Витгенштейна и тема совести у Хайдеггера». Это одна из подсказанных им тем, которые я собиралась назвать.
Еще одна подсказанная им тема — соответствие темы цвета у Витгенштейна теме настроения у Хайдеггера, цвет-тон.
Я скажу не столько о том, что такое настроение в текстах Бибихина (это очень большая тема), сколько о том, как можно развернуть тему «Цвет у Витгенштейна и настроение у Хайдеггера», следуя намекам, которые есть в книге «Витгенштейн: смена аспекта». Это мое сообщение – эскиз, задача которого – показать возможности развертывания этой темы, она не в том, чтобы полностью ее раскрыть.
В статье Бибихина 1989 года «Хайдеггер» о настроении речь заходит в конце, словно даже без явной связи с предыдущим текстом, даже подчеркнуто без связи, как-то «вдруг», с вызывающим смысловым разрывом, словно что-то важное наконец откуда-то всплыло, дошло, вклинилось, внезапно и настойчиво напомнило о себе. То, как здесь вводится тема настроения, соответствует тому, как само настроение предъявляет себя, внезапно прерывая привычный ход вещей, сбивая с толку. Бибихин здесь не просто говорит о настроении, а дает ему самому явиться как феномену.
То, что о настроении сказано в самом конце статьи, и то, что эта тема вводится таким вызывающе необычным образом, подчеркивает ее значимость. Словно именно от настроения ожидается ответ. То, что о нем сказано в последнюю очередь, значит: а теперь — в первую очередь — подумайте вот об этом. Это жест, говорящий: в первую очередь подумайте вот об этом.
В книге «Витгенштейн: смена аспекта» глава о цвете тоже последняя, и это тоже указание на особую значимость темы.
Само расположение этих разделов в тексте — жест-намек, подсказка.
Тема настроения у Хайдеггера затенена его большими темами: вопросом о бытии, о сущности истины, о языке, о технике… Но она так или иначе непрерывно присутствует и дает о себе знать. Тема цвета у Витгенштейна тоже не на виду и оттеснена другими его темами. Но она связана с проблемой тождества и проблемой формы фразы (Бибихин переводит Satz словом «фраза»).
Цитата: «Первичный цвет у Витгенштейна соответствует основному тону (способу) бытия (Grundweise des Seins), каким Хайдеггер называет фундаментальное настроение» [ 2 ] .
Я попробую проследить это соответствие.
Во-первых, цвет и настроение неким образом есть начало философии. Так, у Хайдеггера «философия всегда осуществляется из некого основного настроения», и Хайдеггер называет разные настроения философии.
У Витгенштейна: «Цвета побуждают нас философствовать».
У Бибихина: «То, с чем я имею дело, есть прежде всего цвет (тон) мира» [ 3 ] .
Итак, цвет-тон — первое, с чем мы имеем дело. Цвет-тон здесь — всё, что способно так или иначе окрасить собой мир. Цитата: «Красота, игра, война, глупость, цинизм и т. д. — образуют нити, или цвета, нашей формы жизни, могущие окрасить всё поле нашего зрения» [ 4 ] . Поле зрения здесь – «безгранично ограниченное целое мира» [ 5 ] . Поле зрения безгранично, так как его граница невидима, и одновременно ограничено своей такостью, видимостью в нем этого и невидимостью того. Оно ограничено такостью своей увиденности, занявшей всё поле зрения и исключившей из него всякую другую такость.
Цитата: «В мире нашего тона (настроения) все другие тона тонированы нашим» [ 6 ] . «Внутри тона выйти из него нельзя» [ 7 ] . Так голубые монохромы Пикассо словно заперты в голубом цвете, который стал нецветом из-за своей единственности. Цитата: «Я одновременно в цветном и черно-белом; весь состою из цвета (тона, настроения) и внутри своего цвета всё вижу монотонным» [ 8 ] . «Видеть всё значит видеть всё окрашенным в цвет увиденности» [ 9 ] .
У Хайдеггера настроение тоже раскрывает целое мира, не как суммы вещей, а как предшествующую всякой конфигурации вещей целостность. Целое есть как настроение, не как вещество.
Цвет-тон открывает безгранично ограниченное целое — но таким образом, что скрывает тот факт, что всё окрашено им (единственный цвет мира словно бесцветен) и одновременно скрывает возможность другой окрашенности. Определенность цвета сама предел.
Интересно, как тема предела связана с темой цвета и настроения.
Витгенштейн — сторонник гётевского учения о цвете, согласно которому цвет возникает тогда, когда свету поставлен предел. Само существование цвета связано с пределом. Оно также связано и с сокрытием: цвет скрывает собой, заслоняет собой свет (мы видим не свет как таковой, а цвета, «белый свет» — невидим). С другой стороны, тематизация света — традиция философии, и свет заслоняет в ней цвет. Предел и сокрытие прочно связаны с цветом, его существованием и возникновением.
Тема настроения у Хайдеггера тоже связана с пределом и сокрытием. В «Бытии и времени» настроение открывает брошеность присутствия [ 10 ] . Брошеность — отнесенность человеческого существа к невыбираемой данности, брошеность во всегда уже определенное «вот это», в определенность пределом. Настроение открывает определенность пределом. Настроение связано и с сокрытием, оно открывает целое мира всегда «так и не иначе», замыкая в такости, в «так-раскрытости» мира. Кроме того, само настроение может оставаться скрытым от настроенного им человеческого существа, которое не поворачивается к своему настроению, а отворачивается или отшатывается от него.
Итак, цвет-тон открывает целое, которое не сумма частей, а предшествует частям. Цвет (целое) первичен по отношению к схеме, способу упорядочения частей. А значит, цвет-тон — за пределами схематизации, толкования, объяснения.
«Метрика схемы не пересекается с топикой цвета» [ 11 ] . Важное для Бибихина различение метрики и топики, системы координат, заранее расписанных, и нерасписываемой такости, именности. Метрика «размещает рассматриваемое в системе координат»; в топике «вещь, на которой сосредоточен взгляд, не распределяется внутри готового пространства, а развертывается вглубь так, что втягивает в себя в конечном счете всё» [ 12 ] .
***
Сдвигание в другое, о котором я говорила в начале — это, конечно, сдвиг из метрики в топику, из несвоего в свое. Все большие темы Бибихина содержат в себе этот сдвиг в другое, все его главные слова по-разному называют это другое: мир, собственность, энергия, лес…
Хайдеггер в «Бытии и времени» различает прошедшесть (Vergangenheit) и бывшесть (Gewesenheit). Прошедшее — такое прошлое, которое было и ушло и, может быть, оставило после себя какие-то окаменелости, музейные экспонаты — уже не живые, без настоящего и без будущего. В отличие от прошедшести бывшее это сбывшееся, состоявшееся, так по-настоящему сбывшееся и состоявшееся, что оно заряжено будущим и несет импульс настоящему. В «Бытии и времени» есть выражение «die gewesende Zukunft», бывшествующее настающее. Бибихин такое настающее. Бибихин — бывшесть, несущая собой импульс такой силы, что он скорее будущее, чем прошлое, он несет собой то, что будет.
Мой доклад посвящен возможностям, которые открывают тексты Бибихина.
Я поделюсь таким наблюдением: Бибихина невозможно читать в режиме чисто интеллектуального чтения, он сразу смещает во что-то другое. И это другое, может быть, не обязательно сразу как-то определять, здесь важнее сам момент сдвига; сам опыт этого смещения-в-другое весомее, чем попытки определения. И не потому, что нет слов для этого другого (они есть: топика, другое начало, мистическая этика), а потому, что попытки определения уведут от непосредственного опыта смещения.
Дело не в том, чтобы это пространство определить, а в том, чтобы в него сдвинуться, важно движение сдвига, событие сдвигания-в-другое. Кстати, у Хайдеггера в «Betraege zur Philosophie» философия это Verruekung des Menschseins, сдвигание, сдвинутость человеческого существа в другое всему.
Этот сдвиг предполагает решение о своем философском «кто». Это очень важная часть каждого, наверное, текста Бибихина: решение о своем философском «кто». Кто ты: смотритель философского музея, каталогизатор философских окаменелостей или захваченный участник события философии. Бибихин всегда сдвигает в пространство участия, захваченности.
Проще сказать, откуда происходит этот сдвиг, чем куда. Это сдвиг из пространства интеллектуальных схем в другое, не допускающее схематизации. (Можно сказать, что из метрики в топику.)
Главное, что было от него получено – не информация, не набор концепций, а импульс, искра, огонь, и поэтому его так сложно – или вовсе невозможно — сделать «объектом изучения».
(В.В. заведовал в Институте философии пожарной безопасностью. И его книги — о том, как обращаться с огнем. Они не о том, как его тушить, конечно, а о том, как не угашать.)
Очень сложно сделать его «объектом исследования», не только потому, что это очень сложный «объект», а потому, что объективирующее отношение находится не в том пространстве, в котором развертывается его мысль. Его мысль как раз всегда сдвигает из этого пространства, и исследовать ее, водворяя ее обратно — значит отказаться от общения с ней.
Разместить его как объект в системе философских объектов, поставить на полочку в философском шкафчике значит как раз упустить самое важное: смещение-в-другое. Это упущение или хуже — предательство.
Тема моего выступления находится в противоречии с его жанром, и мне важно это противоречие, как раз оно может оказаться ценнее всего, что я скажу. Это противоречие, этот разлом как раз показывает это другое, этим разломом как раз дает о себе знать другое. Пусть оно хоть как-то скажется в том, что я буду говорить.
Текст Бибихина — не «изложение материала», а обучение философскому движению. Это не «объект», а движение, в котором всегда содержится приглашение к участию в движении, его нужно не исследовать, а продолжить. Его текст всегда обучение движению через движение, это серия жестов, указывающих на возможные темы и пути.
Речь пойдет не о том, какие его главные темы, а о подсказках и намеках, рассыпанных в его текстах, в них много жестов, указывающих на ту или иную проблему.
***
Витгенштейн и Хайдеггер для Бибихина – две главные философские мысли ХХ века. В книге «Витгенштейн: смена аспекта» он говорит о тождестве этих «двух непересекающихся, дополняющих друг друга путей мысли» [ 1 ] . Но это тождество различного. Процитирую лекцию из курса 2002 года: «Витгенштейн и Хайдеггер как правая и левая рука, движения которых разные именно когда они делают одно дело». И хотя это дело одно, он явно избегал проводить параллели, чтобы не допустить, по его словам, «смешения языков». Например, на мой вопрос «Какие есть параллели между Витгенштейном и Хайдеггером?» он ответил раздраженно: «Я особых параллелей не вижу, ну разве что тема приказа у Витгенштейна и тема совести у Хайдеггера». Это одна из подсказанных им тем, которые я собиралась назвать.
Еще одна подсказанная им тема — соответствие темы цвета у Витгенштейна теме настроения у Хайдеггера, цвет-тон.
Я скажу не столько о том, что такое настроение в текстах Бибихина (это очень большая тема), сколько о том, как можно развернуть тему «Цвет у Витгенштейна и настроение у Хайдеггера», следуя намекам, которые есть в книге «Витгенштейн: смена аспекта». Это мое сообщение – эскиз, задача которого – показать возможности развертывания этой темы, она не в том, чтобы полностью ее раскрыть.
В статье Бибихина 1989 года «Хайдеггер» о настроении речь заходит в конце, словно даже без явной связи с предыдущим текстом, даже подчеркнуто без связи, как-то «вдруг», с вызывающим смысловым разрывом, словно что-то важное наконец откуда-то всплыло, дошло, вклинилось, внезапно и настойчиво напомнило о себе. То, как здесь вводится тема настроения, соответствует тому, как само настроение предъявляет себя, внезапно прерывая привычный ход вещей, сбивая с толку. Бибихин здесь не просто говорит о настроении, а дает ему самому явиться как феномену.
То, что о настроении сказано в самом конце статьи, и то, что эта тема вводится таким вызывающе необычным образом, подчеркивает ее значимость. Словно именно от настроения ожидается ответ. То, что о нем сказано в последнюю очередь, значит: а теперь — в первую очередь — подумайте вот об этом. Это жест, говорящий: в первую очередь подумайте вот об этом.
В книге «Витгенштейн: смена аспекта» глава о цвете тоже последняя, и это тоже указание на особую значимость темы.
Само расположение этих разделов в тексте — жест-намек, подсказка.
Тема настроения у Хайдеггера затенена его большими темами: вопросом о бытии, о сущности истины, о языке, о технике… Но она так или иначе непрерывно присутствует и дает о себе знать. Тема цвета у Витгенштейна тоже не на виду и оттеснена другими его темами. Но она связана с проблемой тождества и проблемой формы фразы (Бибихин переводит Satz словом «фраза»).
Цитата: «Первичный цвет у Витгенштейна соответствует основному тону (способу) бытия (Grundweise des Seins), каким Хайдеггер называет фундаментальное настроение» [ 2 ] .
Я попробую проследить это соответствие.
Во-первых, цвет и настроение неким образом есть начало философии. Так, у Хайдеггера «философия всегда осуществляется из некого основного настроения», и Хайдеггер называет разные настроения философии.
У Витгенштейна: «Цвета побуждают нас философствовать».
У Бибихина: «То, с чем я имею дело, есть прежде всего цвет (тон) мира» [ 3 ] .
Итак, цвет-тон — первое, с чем мы имеем дело. Цвет-тон здесь — всё, что способно так или иначе окрасить собой мир. Цитата: «Красота, игра, война, глупость, цинизм и т. д. — образуют нити, или цвета, нашей формы жизни, могущие окрасить всё поле нашего зрения» [ 4 ] . Поле зрения здесь – «безгранично ограниченное целое мира» [ 5 ] . Поле зрения безгранично, так как его граница невидима, и одновременно ограничено своей такостью, видимостью в нем этого и невидимостью того. Оно ограничено такостью своей увиденности, занявшей всё поле зрения и исключившей из него всякую другую такость.
Цитата: «В мире нашего тона (настроения) все другие тона тонированы нашим» [ 6 ] . «Внутри тона выйти из него нельзя» [ 7 ] . Так голубые монохромы Пикассо словно заперты в голубом цвете, который стал нецветом из-за своей единственности. Цитата: «Я одновременно в цветном и черно-белом; весь состою из цвета (тона, настроения) и внутри своего цвета всё вижу монотонным» [ 8 ] . «Видеть всё значит видеть всё окрашенным в цвет увиденности» [ 9 ] .
У Хайдеггера настроение тоже раскрывает целое мира, не как суммы вещей, а как предшествующую всякой конфигурации вещей целостность. Целое есть как настроение, не как вещество.
Цвет-тон открывает безгранично ограниченное целое — но таким образом, что скрывает тот факт, что всё окрашено им (единственный цвет мира словно бесцветен) и одновременно скрывает возможность другой окрашенности. Определенность цвета сама предел.
Интересно, как тема предела связана с темой цвета и настроения.
Витгенштейн — сторонник гётевского учения о цвете, согласно которому цвет возникает тогда, когда свету поставлен предел. Само существование цвета связано с пределом. Оно также связано и с сокрытием: цвет скрывает собой, заслоняет собой свет (мы видим не свет как таковой, а цвета, «белый свет» — невидим). С другой стороны, тематизация света — традиция философии, и свет заслоняет в ней цвет. Предел и сокрытие прочно связаны с цветом, его существованием и возникновением.
Тема настроения у Хайдеггера тоже связана с пределом и сокрытием. В «Бытии и времени» настроение открывает брошеность присутствия [ 10 ] . Брошеность — отнесенность человеческого существа к невыбираемой данности, брошеность во всегда уже определенное «вот это», в определенность пределом. Настроение открывает определенность пределом. Настроение связано и с сокрытием, оно открывает целое мира всегда «так и не иначе», замыкая в такости, в «так-раскрытости» мира. Кроме того, само настроение может оставаться скрытым от настроенного им человеческого существа, которое не поворачивается к своему настроению, а отворачивается или отшатывается от него.
Итак, цвет-тон открывает целое, которое не сумма частей, а предшествует частям. Цвет (целое) первичен по отношению к схеме, способу упорядочения частей. А значит, цвет-тон — за пределами схематизации, толкования, объяснения.
«Метрика схемы не пересекается с топикой цвета» [ 11 ] . Важное для Бибихина различение метрики и топики, системы координат, заранее расписанных, и нерасписываемой такости, именности. Метрика «размещает рассматриваемое в системе координат»; в топике «вещь, на которой сосредоточен взгляд, не распределяется внутри готового пространства, а развертывается вглубь так, что втягивает в себя в конечном счете всё» [ 12 ] .
***
Сдвигание в другое, о котором я говорила в начале — это, конечно, сдвиг из метрики в топику, из несвоего в свое. Все большие темы Бибихина содержат в себе этот сдвиг в другое, все его главные слова по-разному называют это другое: мир, собственность, энергия, лес…
Сноски