Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
Ксения Голубович. Перемена ума.
Текст впервые опубликован в «Новой газете» за 12 декабря 2014 года.
Сегодня день памяти замечательного русского философа Владимира Бибихина. Он умер десять лет назад 12 декабря 2004 года в возрасте 66 лет. Умер, внося последние исправления в рукопись, за работой. Труд его жизни, посвященный европейской и русской философской традициям, от античности и Средних веков до наиболее важных текстов ХХ века, начинался как труд переводчика и комментатора.
С переводов великих текстов прошлого и современности на русский язык он начинал. Бибихин — переводчик Николая Кузанского, Григория Паламы, Мартина Хайдеггера. Каждый его перевод стал уже классикой. Но то, что могло стать для кого-то делом всей жизни, оказалось лишь первым шагом. И следующий шаг был сделан тогда, когда он вошел в университетскую аудиторию, обратился к студентам со своими первыми лекциями, посвященными не комментарию и не описанию, а самой сути — самой философии.
Он сделал это в те самые 90-е, когда, казалось, никакая мысль на русском языке невозможна, настолько все скомпрометировано. Сначала мы должны импортировать и заимствовать чужой опыт. А действительность меняется с такой силой, что мысль и вообще не успевает за ней, и не может ее описать. Нужны схемы, нужны технологии, а не идеи.
И в этот момент Бибихин заставляет студентов спокойно вчитываться в какую-нибудь одну фразу — греческую, немецкую, латинскую, русскую, следить за ходом «самой мысли». Он как бы говорит «стоп!» — и требует внимания. Будучи его слушателем, я не раз испытывала на себе это чудо — «перемену ума». Известная строка классика, какая-нибудь цитата из Парменида, которая кажется понятной. И вдруг под воздействием луча внимания, которым Бибихин руководил как умелый осветитель, фраза начинает оживать, вести за собою совершенно незнакомым путем, открывать перспективу на совершенно другие смыслы. Главный из которых, пожалуй, состоял в том, что такое «быть самому», «быть своим» — поскольку, как учил нас Владимир Вениаминович, «свобода» и «свой» — слова одного корня. Тот, кто сам свой, кто сам у себя есть, тот свободен. Свобода — это собственность.
А что значит «быть своим себе», а не чужим? В ту пору, когда вся страна у нас чувствует, что она себе «чужая», вопрос Бибихина как нельзя более актуален. Удивительным образом он заставлял слова русского языка менять значения на глазах, обновляться, звучать «в другом смысле».
Он решал задачу выхода нас всех, мыслящих, говорящих, из «советского» звука, «советской» привычки к идеологиям и готовым решениям. И он в одиночку выводил русский язык туда, куда сам этот язык даже не думал идти. Бибихин уводил его в глубинное собеседование с самим же собой, с европейскими языками, греческим и санскритом, корни и слова ощущали друг друга сквозь времена, начинали новый отсчет. Блестящий филолог, он никогда не промахивался, он совершенно точно «восстанавливал» смыслы, вытягивая из-под завалов обыденного сознания, идеологических штампов.
То самое «познай себя», о котором говорили греки, было услышано у Бибихина как «узнай себя», то есть «угадай, почувствуй себя», как когда мы говорим — «он узнал себя в этом человеке»… И он всячески пытался «угадать» себя и страну. Даже и в одиночку. Названия его книг «Язык философии», «Внутренняя форма слова» — это все об этом. Как и «Новый Ренессанс».
Лекции о Хайдеггере, Пармениде, Лосеве, Витгенштейне проходили при заполненных до отказа аудиториях. Курсы стали книгами и составили зерно интеллектуальной жизни нескольких университетских поколений, которые пошли дальше — в совершенно различные сферы жизни. Но то, что произошло потом, — вообще не поддается обыденной логике. «Мир», «Язык философии», «Новый Ренессанс» выходят еще при жизни. После смерти Владимира Вениаминовича продолжаются публикации, и вот, именно эти посмертные, но подготовленные им при жизни издания, вдруг оказываются в центре внимания. Их читают те, кто не слышал его в университете, не учился у него.
Две философские премии, учрежденные в недавнее время и как будто бы предназначенные «живым», неожиданно присуждаются ему, уже ушедшему. 2008 год — «Книга года по философско-гуманитарной мысли», практически первая премия по философии в России, признает Бибихина, по сути, первым среди российских философов. И 2014 год — только что — премии наблюдательного совета фонда Александра Пятигорского за поразительную по глубине и силе книгу «Дневники Льва Толстого», где мысль Толстого, самая повседневная и простая, показана в свете такого чуткого внимания, что открывается именно философской своей стороной — а это то самое чудо, при котором мы присутствовали на лекциях. Сейчас это могут увидеть все.
То, что эта книга Владимира Бибихина и есть главная философская «книга года» — через десять лет после его смерти, лишь доказывает совершенную правоту философа. Труд настоящий, глубокий, продуманный — не имеет времени, он перешагивает границы смерти и приносит плод не автору, нет, а тем, кто придет после него. Этот человек, глубоко и твердо проживший жизнь, свою жизнь, как он ее смог угадать, оказался прав. И в этом большая радость.
С переводов великих текстов прошлого и современности на русский язык он начинал. Бибихин — переводчик Николая Кузанского, Григория Паламы, Мартина Хайдеггера. Каждый его перевод стал уже классикой. Но то, что могло стать для кого-то делом всей жизни, оказалось лишь первым шагом. И следующий шаг был сделан тогда, когда он вошел в университетскую аудиторию, обратился к студентам со своими первыми лекциями, посвященными не комментарию и не описанию, а самой сути — самой философии.
Он сделал это в те самые 90-е, когда, казалось, никакая мысль на русском языке невозможна, настолько все скомпрометировано. Сначала мы должны импортировать и заимствовать чужой опыт. А действительность меняется с такой силой, что мысль и вообще не успевает за ней, и не может ее описать. Нужны схемы, нужны технологии, а не идеи.
И в этот момент Бибихин заставляет студентов спокойно вчитываться в какую-нибудь одну фразу — греческую, немецкую, латинскую, русскую, следить за ходом «самой мысли». Он как бы говорит «стоп!» — и требует внимания. Будучи его слушателем, я не раз испытывала на себе это чудо — «перемену ума». Известная строка классика, какая-нибудь цитата из Парменида, которая кажется понятной. И вдруг под воздействием луча внимания, которым Бибихин руководил как умелый осветитель, фраза начинает оживать, вести за собою совершенно незнакомым путем, открывать перспективу на совершенно другие смыслы. Главный из которых, пожалуй, состоял в том, что такое «быть самому», «быть своим» — поскольку, как учил нас Владимир Вениаминович, «свобода» и «свой» — слова одного корня. Тот, кто сам свой, кто сам у себя есть, тот свободен. Свобода — это собственность.
А что значит «быть своим себе», а не чужим? В ту пору, когда вся страна у нас чувствует, что она себе «чужая», вопрос Бибихина как нельзя более актуален. Удивительным образом он заставлял слова русского языка менять значения на глазах, обновляться, звучать «в другом смысле».
Он решал задачу выхода нас всех, мыслящих, говорящих, из «советского» звука, «советской» привычки к идеологиям и готовым решениям. И он в одиночку выводил русский язык туда, куда сам этот язык даже не думал идти. Бибихин уводил его в глубинное собеседование с самим же собой, с европейскими языками, греческим и санскритом, корни и слова ощущали друг друга сквозь времена, начинали новый отсчет. Блестящий филолог, он никогда не промахивался, он совершенно точно «восстанавливал» смыслы, вытягивая из-под завалов обыденного сознания, идеологических штампов.
То самое «познай себя», о котором говорили греки, было услышано у Бибихина как «узнай себя», то есть «угадай, почувствуй себя», как когда мы говорим — «он узнал себя в этом человеке»… И он всячески пытался «угадать» себя и страну. Даже и в одиночку. Названия его книг «Язык философии», «Внутренняя форма слова» — это все об этом. Как и «Новый Ренессанс».
Лекции о Хайдеггере, Пармениде, Лосеве, Витгенштейне проходили при заполненных до отказа аудиториях. Курсы стали книгами и составили зерно интеллектуальной жизни нескольких университетских поколений, которые пошли дальше — в совершенно различные сферы жизни. Но то, что произошло потом, — вообще не поддается обыденной логике. «Мир», «Язык философии», «Новый Ренессанс» выходят еще при жизни. После смерти Владимира Вениаминовича продолжаются публикации, и вот, именно эти посмертные, но подготовленные им при жизни издания, вдруг оказываются в центре внимания. Их читают те, кто не слышал его в университете, не учился у него.
Две философские премии, учрежденные в недавнее время и как будто бы предназначенные «живым», неожиданно присуждаются ему, уже ушедшему. 2008 год — «Книга года по философско-гуманитарной мысли», практически первая премия по философии в России, признает Бибихина, по сути, первым среди российских философов. И 2014 год — только что — премии наблюдательного совета фонда Александра Пятигорского за поразительную по глубине и силе книгу «Дневники Льва Толстого», где мысль Толстого, самая повседневная и простая, показана в свете такого чуткого внимания, что открывается именно философской своей стороной — а это то самое чудо, при котором мы присутствовали на лекциях. Сейчас это могут увидеть все.
То, что эта книга Владимира Бибихина и есть главная философская «книга года» — через десять лет после его смерти, лишь доказывает совершенную правоту философа. Труд настоящий, глубокий, продуманный — не имеет времени, он перешагивает границы смерти и приносит плод не автору, нет, а тем, кто придет после него. Этот человек, глубоко и твердо проживший жизнь, свою жизнь, как он ее смог угадать, оказался прав. И в этом большая радость.