Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
Олег Агапов. Дары В.В. Бибихина.
Впервые опубликовано в альманахе “Res Cogitans” № 8, 2015.
Тема номера – «судьба творческого наследия» – предложенная редакцией журнала «Res cogitas»с необходимостью ставит вопрос о «органике/механике» наследования чего-либо (текстов, идей)/кому-либо, о неисповедимых путях преемственности, об основаниях, формах, пределах интерпретации, аутентичность понимания и т.д.
В контексте социально-философской концепции интерпретации можно сказать, что цель последней не во вхождении в смысл, а в прохождении между смыслами. Не во вхождении в текст, а в построении онтотрансцензуса, где интерпретирующий создает сферу между текстом и контекстом, текстом и гипертекстом, позволяющую ему пройти через ловушки текстов и чужих смыслов, зовущих его воплощать свои идеалы.
Дж. Ватиммо, опираясь на социально-исторический опыт бытия интерпретационных практик в глобализирующемся мире, отмечает, что «интерпретация – это не способ свести другого к себе в ходе присвоения, кульминацией которого должна стать однозначная истина, смысл встречи с Другим, скорее в смещении, изменяющем обоих участников, но не помещающем их в единый горизонт» [1, С. 69].
Все творчество Владимира Вениаминовича Бибихина, на наш взгляд, это как раз подвижничество в деле интерпретации в духе Д. Ватиммо. Сегодня читая его тексты лекций – «Другое начало», «Узнай себя», «Мир», «Собственность», «Лес», «Чтение философии», «Энергия», «Новый Ренессанс» (другие работы, изданные в серии «Слово о сущем») мы сталкиваемся, фактически с дарами, в которых бьется его живая мысль, дан его подход к со-бытию мира.
Не иначе как царским даром для российского гуманитарного сообщества выступают его переводы Дионисия Ареопагита, св. Григория Паламы, Н. Кузанского, М. Хайдеггера, Л. Витгенштейна, Х. Арендт, Ф. Федье.
Самым большим даром В. Бибихина выступает его жизнь как подвижничество в деле продвижения смысла/смыслов культуры, истории, свободы, дружбы; свидетельство о бытии как школе другого начала. Отлично понимая, что творческое наследие В.В. Бибихина еще только в самом начале своего изучения и осмысления в данной статье, обращусь к темам, носящим для меня экзистенциальный характер; к темам соприкосновение с которыми давали выход в просвет бытия. Их немного – амехания, Россия, понимание.
Школа амехании. Бытие как со-бытие раскрывает перед нами свое пространство, множественность, насыщенность. Со-бытие настолько обширно, что от созерцания его глубины, истоков, богатых возможностями, энергией, что невольно оказываешься в амехании, которая, как считал В. В. Бибихин (вслед за А.В. Ахутиным), дает человеку прикоснуться к самому началу вещей. «В амехании человек не может, он не может, безусловно, и в амехании впервые он не делает, не он делает, не он устраивает то, что делает – странные речи, странные поступки: он и не от, через него, не только он» [2, С. 422.].
Более того, «амехания не для принятия самовольных мер, она, однажды открывшись, во что бы то ни стало не должна уже закрываться, она единственное, что способно хранить существо человека» [2, С. 423.].
В целом концепт амехании, описание данного со-стоя-ния человека мы будем встречать у В. В. Бибихина повсеместно. Переживание состояния амехании – это атрибут каждого стоявшего в просвете бытия философа. Состояние, которое носит онтологический характер и складывается в структуры экзистенции. В историко-философских изысканиях В.В. Бибихин стремиться найти и показать нам как событие впадения в амеханию, так и способ ее хранения, философской работы с ней. Амеханией отмечены все бибихинские герои мысли – Гераклит, Парменид, Сократ, М. Хайдеггер, Л. Витгенштейн, В.В. Розанов, Л. Толстой, А. Лосев и т. д.
Феномен амехании для В.В. Бибихина и основание мировоззрения, мировосприятие каждого субъекта истории – личности, народа, элиты. Именно в амехании он видит смысл русского нигилизма, отталкиваясь от нее выводит закон русской истории, русского отношения к праву, собственности/хозяйству, природе, себе и другому/Другому. Например, «проблема с Обломовым не в том, чтобы научить его предпринимательству, он образованный и умный человек, а в том, чтобы его соблазнить, втянуть в активность. Активисты, активные больше самим себе доказывают и разогревают для неостановимой активности – потому, что знают в себе неопределенную неактивность, неготовность постоянно, непрестанно и во всем действовать» [2, С. 447].
Состояние амехании подсказывает, что активизмом человек, каждый из нас, не может обеспечить себе бытия. Амехания человека не может быть преодолена, и в силу этого он становиться местом решения о нет и есть, о небытии и бытии. И в этом случае, все оказывается во власти разрешающего слова. Без него мы ощущаем недолжность, неуместность усилия. Усилие без смысла порождает насилие, оказывается метафизическим срывом (обломом, обрывом), грозящим потерей личностной формы бытия или в случае с коллективным субъектом/народом опытом исторического крушения (революцией, реформой, кампанейщиной). В силу этого амехания дает «редкий опыт» предстояния перед бытием, мужества быть, радости открытия бытия в обыденном/в повседневности, из которой уже изгнаны боги / Бог.
Амехания – открывает ход мысли, истории; производит смену аспекта; размыкает место в сущем для человека как вести/сознания. Например, В.В. Бибихин убежден, что «заслуга Парменида не в том, что он «ввел» в философию понятие бытия, а в том, что он узнал, в смысле распознал, какой оборот приняло … дело, и этот шаг решительно сделал. Миф хода, т.е. философия, – если хотите, сон о новом шаге, или пути человека, – только инкрустация, эпизод, описание, название того, как скажется, как даст о себе знать в изменении мифа, появлении философского мифа, этот исторический поворот, оборот дела» [2, С. 460].
Событие амехании также показывает, что из нее вытекает множество альтернатив, ибо «в началах часто больше размаха, чем в продолжениях» [2, С. 467]. Дело альтернативы – это дело человека как существа экстатирующего, не сводящегося к самому себе, к живущему возникновением, творением. Однако, исток творения в беспомощности амехании, в у-держании состояния амехании. Апории Зенона – блеклая тень, свидетельствование о месте амехании.
Итак, дело человека – стояние – «достаточно только стоять и не падать – не падать как будто достаточно» [2, С. 508]. Дело философии/философа – стояние. Дело России – стояние, у-держание, она КАТЕХОН, как некогда была Византия. В стоянии (стойкости, верности) важна тождественность/идентичность или мысль, которая «сияет, высвечивает, говорит», является, выступает, утверждает, правит, сообщает, объединяет. «Событие мысли остается событием и тогда, когда его никто не понял, когда все истолкования неверны … она рассчитана так, что вместит и миллиардные толпы, которые ее не растопчут, или растопчут только для себя, так сказать, а само философское слово не боится извращения, событие тем больше, чем больше в нем, и чем более разных, участников» [2, С. 32].
Со-бытие бытия усматриваемое философией, как показывает В.В. Бибихин не сводится к созданию текстов о бытии. Вся философия – это школа пробуждения, школа бодрствования, школа трезвения, школа со-бытия. «Событие собирает, делает простым, целым человеческое существо: человек вокруг события, имеет столько смысла, сколько событие, в котором он участвует, которое он и есть» [2, С. 40].
Философия – это всегда наш ход в пространство – время, топос со – бытия, где мы и можем состоятся в качестве человека/личностей или начал бытия, причем мир и история настолько полы и обширны, что наше понимание и стратегия жизни рискует провалиться в бездонность мира без опыта со-бытия, без напряжения рождаемого дугой «бытие – мысль». Другое дело, что мы – люди не можем удержаться долго в этом «поле» стояния. Мы хотим принимать меры, мы хотим активизма, и тем самым превращаем мысль в расчет, редуцируем со-бытие до сущего [3, С. 21]. Таким образом, показывает В.В. Бибихин, мы превращаем мир в ристалище, в поле захвата и захваченности, насилия, отчуждения.
Исцелением от захваченности миром, собой будет вопрошание о событии мира: «отрезвление от слепой борьбы за собственность возвращает в школу софии. Никаких шансов встретить свое по сю сторону порога этой школы, в которую поступают на всю жизнь, у нас нет. Общество не встраивается, как популяция, в мировое окружение, выбирая в нем себе нишу; оно, … с самого начала берет на себя проблему целого. О целом человек знает мало. Наука незнания, умение оставить мир в покое требуются искусством жизни» [3, С. 381].
Альтернативой захваченности выступает у В.В. Бибихина, по меткому замечанию О.А. Седаковой – успех, «которому направлен мир, которого ищет природа: успех как исполнение задания, попадания в свое место в мире и свое время. Место человека, узнающего себя» [4, С. 815].
Тема России/тема истории насколько это явствует из текстов В.В. Бибихина была для него ключевой, неразрывно связанной с концептами «мира», «бытия», «со-бытия», «смысла».
Россия, российская история, история христианства, история рода человеческого – это конкретика и топос мысли Владимира Вениаминовича. Итак, мы находим, что «история начинается и существует в меру человеческой собранности, или соборности» [5, С. 7]. Собранность как единство смысла, единство со-бытия, которое предполагает множественность без тотальности, унификации. Собранность означает видение/предстояние перед предельным. Это закон всемирной истории, которая знает ранее или позднее включение в со-бытие предстояния. В.В. Бибихин в самом начале статьи «Закон русской истории» предостерегает нас от схематичного объяснения – "славянофильство-западничество" – реформ Петра I как подтягивания отсталой страны до уровня передовых стран Европы. Он утверждает, что так называемые «передовые страны» – «пространства ранней дисциплины, дальней подготовки к неизбежной встрече с предельным, а отсталые – поздней дисциплины жесткого отрезвления после такой встречи. Предельное, будь то молния или война, не такого рода, чтобы к нему можно было в принципе подготовиться. Всякая встреча здесь все равно шок» [5, С. 15]. Ойген Розеншток-Хюсси – один из оригинальных мыслителей ХХ в. подтверждает эту интуицию В. Бибихина. Уже с XI века Европа захвачена революцией [ 1 ] .
Россия XVII в. – Россия Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и Софьи Алексеевны, безусловно, знала предельное как предстояние перед Богом и двигалась, в целом, в рамках разделения человеческого и божественных порядков, т.е. западноевропейской, ранней дисциплины и школы обращения с предельным/с со-бытием мира. В.В. Бибихин обращает наше внимание, что «монастырь, молитвенное стояние были предстоянием Великому, что требует себе всего человека (выд. – О. А) и быть к чему всегда как можно ближе значит приобщиться к порядку мира, к софии. Готовность к выстаиванию долгой монастырской службы тут похоже на ожидание милости от Всеправителя. На все время ожидания человек оставлен своему человеческому смертному существу, медленно движущегося путем постепенного перемещения, не жестом молнии во всяком случае [5, С. 20].
Однако Петр и люди его поколения (Иван Посошков) отошли от дисциплины «различения духов», различения человеческого и божественных порядков. «Реформы Петра были политической диктатурой, церковно – срыв тихой русской реформации XVII в. в пользу государственной религии» [5, С. 20]. Именно осознание человеческой малости/ущербности перед предельным, без дисциплины трансценденции [ 2 ] дает санкции на крайние властные меры Петру: «до всяких директив человек тут вызван, вынужден на подвиг, до погибни или исполни». Фактически Петр вместо реформ выбирает революцию, выбирает молнию как стиль мышления и жизни, не только для себя, но и для страны, превращая тем самым молнию в закон русской истории. Захваченность молнией не дает «учредить на человеческом уровне школу приготовления к встрече с другой, божественной правдой» [5, С. 23].
Своим метафизическим поворотом от трансценденции к Богу к трансценденции к Власти Петр «надолго отвадил охоту к попыткам интегрировать Россию в Европу». Пониманием ущербности, онтологической недостаточности, созданной петровскими реформами/молниями российской социальности живет русская философия, начиная с П. Я. Чаадаева. По В. Бибихину коренное отличие реформ от революций состоит в том, что первые опираются на различие человеческого и божественного порядков, на знание оснований и пределов человеческого действия. Наше непременное сетование на незавершенность реформ в России свидетельствует о том, что мы называем реформами (от Петра до современности) революции/молнии, которые не могут достигнуть, разумеется, своей исходной трансцендентальной силы (высоты, глубины). Осознание духовного срыва, метафизической подмены Петром культуры/дисциплины предстояния становиться для В.В. Бибихина ключом к пониманию русской/российской истории, трагедии русского мира/общества в XVIII – XXI вв. Тема понимания, как видим в российском контексте, проблема не сколько логико-методологическая и когнитивно – гносеологическая, а онтологическая уже с П.Я. Чаадаева, особенно К.Н. Леонтьева, В.В. Розанова. Онтологическая до и вне М. Хайдеггера.
Понимание тесно связано с мужеством истины (М. Фуко), с преодолением косности истории, выходом на уровень свободы. Тема понимания – это тема истины и свободы, любви. Действительно, «свобода есть воистину другой лик любви. Подобно любви, она, отрицая глумление и насилие, почти бесцельна и бескорыстна, или – по словам подлинного апостола, апостола Павла – «не ищет своего» (1 Кор 13:5). А если и «ищет», то прежде всего ищет не каких-то внешних целей, но нас с вами. Иными словами – человека в каждом из нас» [6, С. 43]. Е.Б. Рашковский – один из глубоких мыслителей нашего времени – призывает нас не путать тягу к освобождению и тягу к свободе, которые в истории сплетены, но «духовно они принадлежат разным планам Бытия. И не случайно же учили мудрецы Древнего Израиля: «не спутай кинжал (харут) со свободой (херут)» (Талмуд, Пиркей Авот 6:2). «Освобождение» – «борется» (обязательно с кем–то), свобода – взыскует. И взыскует прежде всего – самого тебя. Она не узурпируется ни «справа», ни «слева», ни революционностью, ни консерватизмом, ни коллективом, ни индивидуумом. Но она имеет свойство проницать собою мгновение и Вечность, внутренний опыт личности и долговременные потоки мысли, культуры и человеческих отношений. Ей более свойственно отдавать, нежели брать. Она всегда недосказана, но без нее и «социокультурная эволюция» теряет всякий смысл, превращаясь лишь в санкцию опустошения и смерти. Свобода же, соотносящая человеческие мiры с Богом и бессмертием – если вспомнить слова Евангелия от Марка – осоляет историю (Мк 9:49). Другими словами, не подвластная никому из земнородных, она принадлежит всем» [6, С. 43].
Понимание по В.К. Кантору – это форма хранения мышления от «словесного пьянства», форма духовного трезвения/бодрости. В противном случае, «невегласие», бездумность будет основанием для полярности не сколько и не столько мышления, но и жизни. Например, дело литературы – «духовное собирание человека, попытка разгадать тайну человека, загадку его судьбы – опираясь на вечные критерии Свободы, Истины, Добра и Красоты» [7, С. 23, С. 14].
В завершение статьи, посвященной некоторым вопросам осмысления творческого наследования идей философа, богослова и переводчика В. В. Бибихина хочу выразить надежду, что круг нашего памятования о Владимире Вениаминовиче будет расширяться. Речь идет как о прямом поминовении в рамках молитвы, так и памяти как личностной духовной практики благодарности за Дар/дары приобщения к его мысли, а через него и сообщения с Другими философами его/нашего герменевтического круга, круга смысла/ бытия.
Литература
1. Ваттимо Дж. О «Вавилонской башне» / Дж. Ваттимо // Вопросы философии. – 2006. – №6. – С. 69.
2. Бибихин В.В. Чтение философии / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2009. – 536 с.
3. Бибихин В.В. Собственность / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2012. – 536 с.
4. Седакова О.А. Moralia / О.А. Седакова. – Том IV. - М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010. – 864 с.
5. Бибихин В.В. Другое начало / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2003. – 430 с.
6. Рашковский Е.Б. «Освобождение» и свобода / Е.Б. Рашковский // Вопросы философии. - №12. – 2012. – С. 40 – 44.
7. Кантор В.К. Русская классика, или Бытие России / В.К. Кантор. – 2 изд. перераб. – М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014. – 600 с.
В контексте социально-философской концепции интерпретации можно сказать, что цель последней не во вхождении в смысл, а в прохождении между смыслами. Не во вхождении в текст, а в построении онтотрансцензуса, где интерпретирующий создает сферу между текстом и контекстом, текстом и гипертекстом, позволяющую ему пройти через ловушки текстов и чужих смыслов, зовущих его воплощать свои идеалы.
Дж. Ватиммо, опираясь на социально-исторический опыт бытия интерпретационных практик в глобализирующемся мире, отмечает, что «интерпретация – это не способ свести другого к себе в ходе присвоения, кульминацией которого должна стать однозначная истина, смысл встречи с Другим, скорее в смещении, изменяющем обоих участников, но не помещающем их в единый горизонт» [1, С. 69].
Все творчество Владимира Вениаминовича Бибихина, на наш взгляд, это как раз подвижничество в деле интерпретации в духе Д. Ватиммо. Сегодня читая его тексты лекций – «Другое начало», «Узнай себя», «Мир», «Собственность», «Лес», «Чтение философии», «Энергия», «Новый Ренессанс» (другие работы, изданные в серии «Слово о сущем») мы сталкиваемся, фактически с дарами, в которых бьется его живая мысль, дан его подход к со-бытию мира.
Не иначе как царским даром для российского гуманитарного сообщества выступают его переводы Дионисия Ареопагита, св. Григория Паламы, Н. Кузанского, М. Хайдеггера, Л. Витгенштейна, Х. Арендт, Ф. Федье.
Самым большим даром В. Бибихина выступает его жизнь как подвижничество в деле продвижения смысла/смыслов культуры, истории, свободы, дружбы; свидетельство о бытии как школе другого начала. Отлично понимая, что творческое наследие В.В. Бибихина еще только в самом начале своего изучения и осмысления в данной статье, обращусь к темам, носящим для меня экзистенциальный характер; к темам соприкосновение с которыми давали выход в просвет бытия. Их немного – амехания, Россия, понимание.
Школа амехании. Бытие как со-бытие раскрывает перед нами свое пространство, множественность, насыщенность. Со-бытие настолько обширно, что от созерцания его глубины, истоков, богатых возможностями, энергией, что невольно оказываешься в амехании, которая, как считал В. В. Бибихин (вслед за А.В. Ахутиным), дает человеку прикоснуться к самому началу вещей. «В амехании человек не может, он не может, безусловно, и в амехании впервые он не делает, не он делает, не он устраивает то, что делает – странные речи, странные поступки: он и не от, через него, не только он» [2, С. 422.].
Более того, «амехания не для принятия самовольных мер, она, однажды открывшись, во что бы то ни стало не должна уже закрываться, она единственное, что способно хранить существо человека» [2, С. 423.].
В целом концепт амехании, описание данного со-стоя-ния человека мы будем встречать у В. В. Бибихина повсеместно. Переживание состояния амехании – это атрибут каждого стоявшего в просвете бытия философа. Состояние, которое носит онтологический характер и складывается в структуры экзистенции. В историко-философских изысканиях В.В. Бибихин стремиться найти и показать нам как событие впадения в амеханию, так и способ ее хранения, философской работы с ней. Амеханией отмечены все бибихинские герои мысли – Гераклит, Парменид, Сократ, М. Хайдеггер, Л. Витгенштейн, В.В. Розанов, Л. Толстой, А. Лосев и т. д.
Феномен амехании для В.В. Бибихина и основание мировоззрения, мировосприятие каждого субъекта истории – личности, народа, элиты. Именно в амехании он видит смысл русского нигилизма, отталкиваясь от нее выводит закон русской истории, русского отношения к праву, собственности/хозяйству, природе, себе и другому/Другому. Например, «проблема с Обломовым не в том, чтобы научить его предпринимательству, он образованный и умный человек, а в том, чтобы его соблазнить, втянуть в активность. Активисты, активные больше самим себе доказывают и разогревают для неостановимой активности – потому, что знают в себе неопределенную неактивность, неготовность постоянно, непрестанно и во всем действовать» [2, С. 447].
Состояние амехании подсказывает, что активизмом человек, каждый из нас, не может обеспечить себе бытия. Амехания человека не может быть преодолена, и в силу этого он становиться местом решения о нет и есть, о небытии и бытии. И в этом случае, все оказывается во власти разрешающего слова. Без него мы ощущаем недолжность, неуместность усилия. Усилие без смысла порождает насилие, оказывается метафизическим срывом (обломом, обрывом), грозящим потерей личностной формы бытия или в случае с коллективным субъектом/народом опытом исторического крушения (революцией, реформой, кампанейщиной). В силу этого амехания дает «редкий опыт» предстояния перед бытием, мужества быть, радости открытия бытия в обыденном/в повседневности, из которой уже изгнаны боги / Бог.
Амехания – открывает ход мысли, истории; производит смену аспекта; размыкает место в сущем для человека как вести/сознания. Например, В.В. Бибихин убежден, что «заслуга Парменида не в том, что он «ввел» в философию понятие бытия, а в том, что он узнал, в смысле распознал, какой оборот приняло … дело, и этот шаг решительно сделал. Миф хода, т.е. философия, – если хотите, сон о новом шаге, или пути человека, – только инкрустация, эпизод, описание, название того, как скажется, как даст о себе знать в изменении мифа, появлении философского мифа, этот исторический поворот, оборот дела» [2, С. 460].
Событие амехании также показывает, что из нее вытекает множество альтернатив, ибо «в началах часто больше размаха, чем в продолжениях» [2, С. 467]. Дело альтернативы – это дело человека как существа экстатирующего, не сводящегося к самому себе, к живущему возникновением, творением. Однако, исток творения в беспомощности амехании, в у-держании состояния амехании. Апории Зенона – блеклая тень, свидетельствование о месте амехании.
Итак, дело человека – стояние – «достаточно только стоять и не падать – не падать как будто достаточно» [2, С. 508]. Дело философии/философа – стояние. Дело России – стояние, у-держание, она КАТЕХОН, как некогда была Византия. В стоянии (стойкости, верности) важна тождественность/идентичность или мысль, которая «сияет, высвечивает, говорит», является, выступает, утверждает, правит, сообщает, объединяет. «Событие мысли остается событием и тогда, когда его никто не понял, когда все истолкования неверны … она рассчитана так, что вместит и миллиардные толпы, которые ее не растопчут, или растопчут только для себя, так сказать, а само философское слово не боится извращения, событие тем больше, чем больше в нем, и чем более разных, участников» [2, С. 32].
Со-бытие бытия усматриваемое философией, как показывает В.В. Бибихин не сводится к созданию текстов о бытии. Вся философия – это школа пробуждения, школа бодрствования, школа трезвения, школа со-бытия. «Событие собирает, делает простым, целым человеческое существо: человек вокруг события, имеет столько смысла, сколько событие, в котором он участвует, которое он и есть» [2, С. 40].
Философия – это всегда наш ход в пространство – время, топос со – бытия, где мы и можем состоятся в качестве человека/личностей или начал бытия, причем мир и история настолько полы и обширны, что наше понимание и стратегия жизни рискует провалиться в бездонность мира без опыта со-бытия, без напряжения рождаемого дугой «бытие – мысль». Другое дело, что мы – люди не можем удержаться долго в этом «поле» стояния. Мы хотим принимать меры, мы хотим активизма, и тем самым превращаем мысль в расчет, редуцируем со-бытие до сущего [3, С. 21]. Таким образом, показывает В.В. Бибихин, мы превращаем мир в ристалище, в поле захвата и захваченности, насилия, отчуждения.
Исцелением от захваченности миром, собой будет вопрошание о событии мира: «отрезвление от слепой борьбы за собственность возвращает в школу софии. Никаких шансов встретить свое по сю сторону порога этой школы, в которую поступают на всю жизнь, у нас нет. Общество не встраивается, как популяция, в мировое окружение, выбирая в нем себе нишу; оно, … с самого начала берет на себя проблему целого. О целом человек знает мало. Наука незнания, умение оставить мир в покое требуются искусством жизни» [3, С. 381].
Альтернативой захваченности выступает у В.В. Бибихина, по меткому замечанию О.А. Седаковой – успех, «которому направлен мир, которого ищет природа: успех как исполнение задания, попадания в свое место в мире и свое время. Место человека, узнающего себя» [4, С. 815].
Тема России/тема истории насколько это явствует из текстов В.В. Бибихина была для него ключевой, неразрывно связанной с концептами «мира», «бытия», «со-бытия», «смысла».
Россия, российская история, история христианства, история рода человеческого – это конкретика и топос мысли Владимира Вениаминовича. Итак, мы находим, что «история начинается и существует в меру человеческой собранности, или соборности» [5, С. 7]. Собранность как единство смысла, единство со-бытия, которое предполагает множественность без тотальности, унификации. Собранность означает видение/предстояние перед предельным. Это закон всемирной истории, которая знает ранее или позднее включение в со-бытие предстояния. В.В. Бибихин в самом начале статьи «Закон русской истории» предостерегает нас от схематичного объяснения – "славянофильство-западничество" – реформ Петра I как подтягивания отсталой страны до уровня передовых стран Европы. Он утверждает, что так называемые «передовые страны» – «пространства ранней дисциплины, дальней подготовки к неизбежной встрече с предельным, а отсталые – поздней дисциплины жесткого отрезвления после такой встречи. Предельное, будь то молния или война, не такого рода, чтобы к нему можно было в принципе подготовиться. Всякая встреча здесь все равно шок» [5, С. 15]. Ойген Розеншток-Хюсси – один из оригинальных мыслителей ХХ в. подтверждает эту интуицию В. Бибихина. Уже с XI века Европа захвачена революцией [ 1 ] .
Россия XVII в. – Россия Алексея Михайловича, Федора Алексеевича и Софьи Алексеевны, безусловно, знала предельное как предстояние перед Богом и двигалась, в целом, в рамках разделения человеческого и божественных порядков, т.е. западноевропейской, ранней дисциплины и школы обращения с предельным/с со-бытием мира. В.В. Бибихин обращает наше внимание, что «монастырь, молитвенное стояние были предстоянием Великому, что требует себе всего человека (выд. – О. А) и быть к чему всегда как можно ближе значит приобщиться к порядку мира, к софии. Готовность к выстаиванию долгой монастырской службы тут похоже на ожидание милости от Всеправителя. На все время ожидания человек оставлен своему человеческому смертному существу, медленно движущегося путем постепенного перемещения, не жестом молнии во всяком случае [5, С. 20].
Однако Петр и люди его поколения (Иван Посошков) отошли от дисциплины «различения духов», различения человеческого и божественных порядков. «Реформы Петра были политической диктатурой, церковно – срыв тихой русской реформации XVII в. в пользу государственной религии» [5, С. 20]. Именно осознание человеческой малости/ущербности перед предельным, без дисциплины трансценденции [ 2 ] дает санкции на крайние властные меры Петру: «до всяких директив человек тут вызван, вынужден на подвиг, до погибни или исполни». Фактически Петр вместо реформ выбирает революцию, выбирает молнию как стиль мышления и жизни, не только для себя, но и для страны, превращая тем самым молнию в закон русской истории. Захваченность молнией не дает «учредить на человеческом уровне школу приготовления к встрече с другой, божественной правдой» [5, С. 23].
Своим метафизическим поворотом от трансценденции к Богу к трансценденции к Власти Петр «надолго отвадил охоту к попыткам интегрировать Россию в Европу». Пониманием ущербности, онтологической недостаточности, созданной петровскими реформами/молниями российской социальности живет русская философия, начиная с П. Я. Чаадаева. По В. Бибихину коренное отличие реформ от революций состоит в том, что первые опираются на различие человеческого и божественного порядков, на знание оснований и пределов человеческого действия. Наше непременное сетование на незавершенность реформ в России свидетельствует о том, что мы называем реформами (от Петра до современности) революции/молнии, которые не могут достигнуть, разумеется, своей исходной трансцендентальной силы (высоты, глубины). Осознание духовного срыва, метафизической подмены Петром культуры/дисциплины предстояния становиться для В.В. Бибихина ключом к пониманию русской/российской истории, трагедии русского мира/общества в XVIII – XXI вв. Тема понимания, как видим в российском контексте, проблема не сколько логико-методологическая и когнитивно – гносеологическая, а онтологическая уже с П.Я. Чаадаева, особенно К.Н. Леонтьева, В.В. Розанова. Онтологическая до и вне М. Хайдеггера.
Понимание тесно связано с мужеством истины (М. Фуко), с преодолением косности истории, выходом на уровень свободы. Тема понимания – это тема истины и свободы, любви. Действительно, «свобода есть воистину другой лик любви. Подобно любви, она, отрицая глумление и насилие, почти бесцельна и бескорыстна, или – по словам подлинного апостола, апостола Павла – «не ищет своего» (1 Кор 13:5). А если и «ищет», то прежде всего ищет не каких-то внешних целей, но нас с вами. Иными словами – человека в каждом из нас» [6, С. 43]. Е.Б. Рашковский – один из глубоких мыслителей нашего времени – призывает нас не путать тягу к освобождению и тягу к свободе, которые в истории сплетены, но «духовно они принадлежат разным планам Бытия. И не случайно же учили мудрецы Древнего Израиля: «не спутай кинжал (харут) со свободой (херут)» (Талмуд, Пиркей Авот 6:2). «Освобождение» – «борется» (обязательно с кем–то), свобода – взыскует. И взыскует прежде всего – самого тебя. Она не узурпируется ни «справа», ни «слева», ни революционностью, ни консерватизмом, ни коллективом, ни индивидуумом. Но она имеет свойство проницать собою мгновение и Вечность, внутренний опыт личности и долговременные потоки мысли, культуры и человеческих отношений. Ей более свойственно отдавать, нежели брать. Она всегда недосказана, но без нее и «социокультурная эволюция» теряет всякий смысл, превращаясь лишь в санкцию опустошения и смерти. Свобода же, соотносящая человеческие мiры с Богом и бессмертием – если вспомнить слова Евангелия от Марка – осоляет историю (Мк 9:49). Другими словами, не подвластная никому из земнородных, она принадлежит всем» [6, С. 43].
Понимание по В.К. Кантору – это форма хранения мышления от «словесного пьянства», форма духовного трезвения/бодрости. В противном случае, «невегласие», бездумность будет основанием для полярности не сколько и не столько мышления, но и жизни. Например, дело литературы – «духовное собирание человека, попытка разгадать тайну человека, загадку его судьбы – опираясь на вечные критерии Свободы, Истины, Добра и Красоты» [7, С. 23, С. 14].
В завершение статьи, посвященной некоторым вопросам осмысления творческого наследования идей философа, богослова и переводчика В. В. Бибихина хочу выразить надежду, что круг нашего памятования о Владимире Вениаминовиче будет расширяться. Речь идет как о прямом поминовении в рамках молитвы, так и памяти как личностной духовной практики благодарности за Дар/дары приобщения к его мысли, а через него и сообщения с Другими философами его/нашего герменевтического круга, круга смысла/ бытия.
Литература
1. Ваттимо Дж. О «Вавилонской башне» / Дж. Ваттимо // Вопросы философии. – 2006. – №6. – С. 69.
2. Бибихин В.В. Чтение философии / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2009. – 536 с.
3. Бибихин В.В. Собственность / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2012. – 536 с.
4. Седакова О.А. Moralia / О.А. Седакова. – Том IV. - М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2010. – 864 с.
5. Бибихин В.В. Другое начало / В.В. Бибихин. – СПб.: Наука, 2003. – 430 с.
6. Рашковский Е.Б. «Освобождение» и свобода / Е.Б. Рашковский // Вопросы философии. - №12. – 2012. – С. 40 – 44.
7. Кантор В.К. Русская классика, или Бытие России / В.К. Кантор. – 2 изд. перераб. – М., СПб.: Центр гуманитарных инициатив; Университетская книга, 2014. – 600 с.
Сноски