Язык так или иначе не сводится к подбору знаков для вещей. Он начинается с выбора говорить или не говорить. Выбор между молчанием и знаком раньше чем выбор между знаком и знаком. Слово может быть менее говорящим чем молчание и нуждается в обеспечении этим последним. Молчание необходимый фон слова. Человеческой речи в отличие от голосов животных могло не быть. Птица не может не петь в мае. Человек мог и не заговорить. Текст соткан утком слова по основе молчания.
 
 
ru | eng | de
Ницше в поле европейской мысли
Доклад, прочитанный на конференции «Фридрих Ницше и современная европейская мысль» в Санкт-Петербурге (2000). Опубликован в сборнике «Ницше и современная западная мысль», сборнике статей. СПб.–М., 2003, с. 330–345.

В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.


Ницше в поле европейской мысли

Над подчеркнутым вот что я понял (Dies habe ich begriffen, Colli-Montinari, Nachgelassene Fragmente 10 (22)  [ 1 ]  ) Ницше записывает свою интуицию, что крушение и подъем в важные эпохи сосуществуют. Они получают у него одно имя, нигилизм. Одинаковое именование полярных взаимосвязанных противоположностей отвечает крайности положения и необходимости решающего поступка. Задача — перейти от нигилизма, отравившего (пост)христианскую культуру, к нигилизму отрезвления. Европейское пространство объединено нигилизмом и его крайностью подготовлено к историческому повороту.

Понимание «власти», Macht, тоже полярно. Ее значение включает возможность.

[…] in allen politischen Fragen […] handelt es sich um Machtfragen — «was man kann?» und erst daraufhin «was man soll?» (9 (121)).
… во всех политических вопросах… речь идет о вопросах власти — «что можешь?» и лишь затем «что должен?»  [ 2 ]  .


Упадочная цивилизация считывает свои задачи с открытых ей возможностей, выбрасывая в их направлении свои энергии. Так одноклеточные («протоплазма») отращивают временные ложноножки (псевдоподии) для захвата пищи (9 (151)). Полярно у Ницше и понятие жизни. Жизнь протоплазмы есть расширение в сторону расширения возможностей. Der Wille zur Macht для протоплазмы есть самоцель.

Zum Problem: ob die Macht im «Willen zur Macht» bloss Mittel ist: Das Protoplasma sich etwas eneignend und anorganisierend, also sich verstärkend und Macht ausübend, um sich zu verstärken. (9 (145))
К проблеме: есть ли власть в «воле к власти» лишь средство: протоплазма, что-то захватывающая и дезорганизующая, таким образом, усиливающая себя и использующая власть, чтобы себя усиливать.


Высшая должная жизнь есть наоборот возвращение, собирание в себе.

Христианство поразило людей, уже потерявших (рассеявших) свое, оттого пугливых и мстительных. Они ушли с родины, не имеют мужества вернуться и, чтобы избежать мучений страха, готовы уничтожить родину (9 (122)). Чтобы скрыть от себя родину, возвращение к которой трудно, слабость выбрасывает иллюзию твердой опоры — истины — в картину своего мира. Мир для (пост)христианской цивилизации существует только рисованный, спроецированный потерянностью. Не рисованный мир труден для понимания.

Иллюзия опоры на рисованные идеалы обманывает обманутых. Реально слепой историей движет инстинкт. Не имея начала в долге, протоплазменная жизнь ускоряет выбрасывание псевдоподий, через которые она питается средой. Der Wille zur Macht как прощупывание возможностей проявляется только негативно, в меру непроявленности возможностей.

Der Wille zur Macht kann sich nur an Widerständen äußern; er sucht nach dem, was ihm widersteht, — dies die ursprüngliche Tendenz des Protoplasma, wenn es Pseudopodien ausschickt und um sich tastet. (9 (151))
Воля к власти может выражаться только в противостоянии; она ищет то, что ей противостоит, — такова изначальная тенденция протоплазмы, когда она выбрасывает псевдоподии и на ощупь ищет вокруг себя.


Чужое вскрывается как злое также и тогда, когда нет своего. В этом случае то, что называется своим, тоже может показаться злым. Особенно злым представляется сильное чужое.

Worin eine gegnerische Rasse oder ein gegnerischer Stand seine Stärke hat — das wird ihm als sein Bösestes, Schlimmstes ausgelegt: denn damit schadet er uns (— seine «Tugenden» werden verleumdet und umgetauft) (9 (173))
То, чем сильна чужая раса или чужое сословие, — истолковывается как самое злое, как наихудшее: поскольку тем самым они вредят нам (— их «добродетели» очерняются и переименовываются).


Соответственно добром называются спроецированные страхом идеалы. Открытие настоящего своего разрушает рисованный мир и с ним «добро». Понимание зла смещается в сторону силы.

Представление об однозначном позитивном понимании у Ницше «воли к власти» происходит от неготовности видеть полярный смысл понятий при естественном желании нащупать систему в его мысли. Ницше знал, что «волю к власти» не поймут, в книге о ней вычитают как раз то, чего он хотел избежать.

Ein Buch zum Denken — nichts weiter: es gehört Denen; welchen Denken Vergnügen macht, nicht weiter...
Daß es deutsch geschrieben ist, ist zum Mindesten unzeitgemäß: ich wünschte es französisch geschrieben zu haben, damit es nicht als Befürwortung irgend welcher reichsdeutschen Aspirationen erscheint. […] Die Deutschen von Heute sind keine Denker mehr: ihnen macht etwas Anderes Vergnügen und Bedenk. Der Wille zur Macht als Princip wäre ihnen schwer verständlich... Ebendarum wünschte ich meinen Z nicht deutsch geschrieben zu haben.
Ich mißtraue allen Sytemen und Systematikern und gehe ihnen aus dem Weg: vielleicht entdeckt man noch hinter diesem Buche das System, dem ich ausgewichen bin (9 (188))
Книга для мысли — не более: она принадлежит тем, для кого мыслить — удовольствие, не более…

То, что она написана по-немецки, по меньшей мере несвоевременно: я желал бы, чтобы она была написана по-французски и не могла показаться словом в поддержку каких бы то ни было имперско-германских устремлений.

…Сегодняшние немцы больше не мыслители: другое доставляет им удовольствие, другое занимает их мысли. Воля к власти как принцип была бы трудна для их понимания… Именно поэтому я желал бы, чтобы мой З был написан не по-немецки.
Я не доверяю никаким системам и систематизаторам и избегаю их: возможно, за этой книгой кто-то тоже обнаружит систему, от которой я увернулся.


Проекция надежного круга возникает на месте упущенного ощущения, что мы держим всё. Держащее начинает видеться в закругленности целого. В него встраиваюсь я. Возникает проблема моей необязательности внутри громадной машины. Кажется невероятным, чтобы при нашей множественности от меня зависело всё. Тем не менее

[…] Selbst noch der Fatalism, unsere jetzige Form der philosophischen Sensibilität, ist eine Folge jenes längsten Glaubens an göttliche Fügung, eine unbewißte Folge: nämlich als ob eben nicht auf uns ankomme, wie Alles geht (— als ob wir es laufen lassen dürften, wie es läuft: jeder Einzelne selbst nur ein modus der absoluten Realität — ) (10 (7))
…Даже фатализм, наша сегодняшняя форма философской чувствительности, есть следствие той долгой веры в божественное провидение, неосознанное следствие: а именно, как будто вовсе не от нас зависит, как всё происходит ( — как будто мы можем позволить этому происходить так, как оно происходит: каждый в отдельности есть лишь модус абсолютной реальности — ).


Взять всё в свою зависимость — божественная позиция. Ницше ощущал ее, думал о ней. Она умещалась в нем рядом с знанием, что в нем говорит не он и не только он. Это ощущение и знание были его делом, книги — поступком держания всего. Новая книга была ступенькой, с которой он не сходил.

Es giebt Fälle, wo eine uns bezeugte Sympathie indignirt: z.B. unmittelbar nach einer außerordentlichen Handlung, die ihren Werth an sich hat. Aber man gratulirt uns, „daß wir mit ihr fertig sind“ usw.
Ich habe bei meinen Kritikern häufig den Eindruck von Canaille gehabt: Nicht, was man sagt, sondern daß ich es sage und inwiefern gerade ich dazu gekommen sein mag, dies zu sagen — das scheint ihr einziges Interesse, eine Juden-Zudringlichkeit, gegen die man in praxi den Fußtritt als Antword hat. Man beurtheilt mich, um nichts mit meinem Werke zu thun haben […] (10 (21))
Есть случаи, когда засвидетельствованная нам симпатия возмущает: например, сразу после исключительного деяния, которое имеет свою ценность в самом себе. Но нас поздравляют «с его завершением» и т.д.
Мои критики часто казались мне негодяями: не то, что говорится, а то, что я это говорю и почему именно я пришел к тому, чтобы это сказать, — это кажется их единственным интересом, еврейская навязчивость, против которой in praxi есть только пинок в качестве ответа. Обо мне судят, чтобы ничего не делать с моим трудом…


Отказ от возможностей, идущий далеко, до предела, оставляет для поступка уже не оперирование предметами, а только перемену глядящих глаз. Совершенный нигилизм — это упражнение со зрением, трудное тем, что не делает его предметом.

Der vollkommene Nihilist — das Auge des N, das ins Häßliche idealisirt, das Untreue übt gegen seine Erinnerungen ( — es läßt sie fallen, sich entblättern; es schützt sie nicht gegen leichenblasse Verfärbungen, wie sie die Schwäche über Fernes und Vergangenes gießt; und was er [sic] gegen sich nicht übt, das übt er auch gegen die ganze Vergangenheit des M nicht, — er läßt sie fallen (10 (43))
Полный нигилист — глаз н[игилиста], который идеализирует уродливое, неверен по отношению к своим воспоминаниям ( — он позволяет им опасть, потерять листву; он не защищает их от мертвенного выцветания, как это делает слабое, орошая их через расстояние и время; и чего он [sic] не делает для себя, того он не делает и для всего прошлого людей — он позволяет ему опасть).


Для такой перемены зрения не требуется перемены объекта. Наоборот. Оставаясь равен себе, объект (весь мир) меняется так, как никакая его перестройка и переделка не могла бы достичь. База операции в том, что видящий способен видеть мир в разном свете и цвете. Этой способностью он дарил миру свойства. Он проецировал на мир себя. Теперь он больше не будет раскрашивать мир. Он удержит свою способность в себе. Собранный видящий окажется в пространстве, на которое не наброшены его проекции, одинокий и свободный от своих привязок к миру.

Мир, на котором видящий перестанет наивно рисовать свою интригу, утратит узнаваемые свойства. Он вернется к своей неразличимости, т.е. окажется всегда тем же самым. Уход мира в тожество станет для видящего решающим испытанием. Он может не принять его. Принятие неизменной тожественности мира, однако, возможно при воссоединении видящего с собой. Вместе с вступлением в свою полноту совершается прорыв в вечность. Отличие видящего от Бога стирается. Возвращение того же самого надо понимать как восстановление тожества мира, не запятнанного субъективной раскраской. Отказ от проекций должен однако произойти в чистоте. Любое отклонение от совершенства здесь снова будет означать разбрасывание глаза.

Глаз нигилиста — это сам нигилист. См. заменимость es, er в предыдущей цитате. Возвращение к тому же самому как упражнение в зрении — тоже проекция, но не запрещенная. Она не ведет к перебору мнимых возможностей. Проекция того самого не расплескивает глаз. Нигилист, или просто N, у Nietzsche — новое имя субъекта, понятого в его сути, от глаза:

Psychologische Geschichte des Begriffs „Subjekt“. Der Leib, das Ding, das vom Auge konstruierte „Ganze“ erweckt die Unterscheidung von einem Tun und einem Tuenden; der Tuende, die Ursache des Tuns, immer feiner gefaßt, hat zuletzt das „Subjekt“ übriggelassen. (Schlechta 6, 485)
Психологическая история понятия «субъект». Тело, вещь, конструируемое глазом «целое» вызывает различение между делом и делателем; делатель, причина дела, описываемый всё более изящно, наконец остается в качестве «субъекта».


Глаза могут смениться. Философ идет в школу радикального зрения, где отменяется картина мира. Он снимает все проекции, пусть даже насилуя себя, и оставляет одну вертикальную, полуденную проекцию того самого, равенства-тожества. Назад эта центральная мысль Ницше ведет к парменидовскому видению тожественного бытия, вперед — к Витгенштейну с его тожеством как центральной проблемой и к его теме Aspektwandel, смены аспекта (глаз) без изменения рассматриваемой фигуры. Богатую тему Aspektwandel, не поверхностно связывающую обоих (Ницше и Витгенштейна) с интуицией их философа Шопенгауэра, развернет будущее исследование.

Полнота бытия, благодаря которой N достигает мужества возвратиться к тому (же) самому, заставляет вспомнить аристотелевскую разработку парменидовского бытия-тожества в теме энергии (энтелехии).

При изучении Ницше надо помнить о негласном единстве ведущих умов эпохи. Толстой в дневнике:

14, 15, 16 (октября 1859). Утро. Видел нынче во сне: Преступление не есть известное действие, но известное отношение к условиям жизни. Убить мать может не быть и съесть кусок хлеба может быть величайшее преступление. — Как это было велико, когда я с этой мыслью проснулся ночью!

Ницше осенью 1887:

[…] eine Handlung an sich ist vollkommen leer an Werth: es kommt Alles darauf an, wer sie thut. Ein und dasselbe „Verbrechen“ kann in einem Fall das höchste Vorrecht, im andern das Brandmal sein. (10 (47))
… действие само по себе полностью лишено ценности: всё зависит от того, кто его совершает. Одно и то же «преступление» в одном случае может быть самой высокой привилегией, в другом — клеймом.


Толстой был известен Ницше меньше чем Достоевский.

[…] Wäre unser Werth verringert, wenn wir ein paar Verbrechen begiengen? Im Gegentheil: es ist nicht Jeder im Stande, ein paar Verbrechen zu begehen. An sich würde man uns verachten, wenn man uns nicht die Kraft zutraute, unter Umständen einen Menschen zu tödten. Fast in allen Verbrechen drücken sich zugleich Eigenschaften aus, welche an einem Manne nicht fehlen sollen. Nicht mit Unrecht hat Dostoiewsky von den Insassen jener sibirischen Zuchthäuser gesagt, sie bildeten den stärksten und wertvollsten Bestandteil des russischen Volkes. (10 (50))
… Уменьшилась бы наша ценность, соверши мы пару преступлений? Напротив: не каждый в состоянии совершить пару преступлений. Нас презирали бы, если бы считали нас не в состоянии в определенных обстоятельствах убить человека. Почти во всех преступлениях выражаются как раз те свойства, которые не должны отсутствовать в мужчине. Не без оснований сказал Достоевский о заключенных сибирской каторги, что они составляют самую сильную и самую ценную часть русского народа.


В неразрисованном «русском», «ренессансном» мире человек восстает вначале с чертами преступника с задачей разрушения цивилизации. Это видение Ницше не устаревает. Порча цивилизации делает восстание сломом, Verbrechen.

Тем фактом, что для смены зрения (глаз) не только не требуется изменение объекта, но наоборот, объект должен оставаться тем же самым, т.е. никаким, объясняется в конечном счете полярность ницшевских топосов. Фрейд, который отложил книги Ницше, увидев у него тревожное сходство со своими идеями, способное спутать их, не поднялся до ницшевской амбивалентности. Ницше дарит аскету Христу чувственную, природную, физиологическую полноту мистического единения со всем (unio mystica). Христос подозревается только в проецировании картины мира. Остается вопросом, насколько Христос участвовал в промахе цивилизации, разбросавшей себя — через разбрызгивание дразнящих красок добра и зла, — по потоку мнимых феноменов.

Die großen Erotiker des Ideals, die Heiligen der transfigurirten und unverstandenen Sinnlichkeit, jene typischen Apostel der „Liebe“ (wie Jesus von Nazareth, der heilige Franz von Assisi, der heilige François de Paule): bei ihnen geht der fehlgreifende Geschlechtstrieb aus Unwissenheit gleichsam in die Irre, bis er sich endlich noch an Phantomen befriedigen muß: an „Gott“, am „Menschen“, an der „Natur“. (Diese Befriedigung selbst ist nicht bloß eine scheinbare: sie vollzieht sich bei den Ekstatikern der „unio mystica“, wie sehr auch immer außerhalb ihres Wollens und „Verstehens“; nicht ohne die physiologischen Begleitsymptome der sinnlichsten und naturgemäßesten Geschlechtbefriedigung.) (10 (51))
Великие эротики идеала, святые преображенной и непонятой чувственности, типичные апостолы «любви» (как Иисус из Назарета, святой Франциск Ассизский, святой Франциск из Паолы): промахивающееся половое влечение из неведения сразу становится у них помешательством, до тех пор пока наконец оно не будет вынуждено удовлетвориться фантомами: «Богом», «человеком», «природой». (Это удовлетворение само по себе не просто кажущееся: оно происходит при экстатическом «unio mystica», как будто помимо их воли и «понимания»; не без сопутствующих физиологических симптомов чувственного и природосообразного полового удовлетворения.)


Сказанное о fehlgreifende[r] Geschlechtstrieb никоим образом не означает у Ницше, что Geschlechtstrieb, направленный на женщину, не окажется или реже окажется промахом. Ошибкой будет в принципе всякая проекция на объект черт добра (идеала)-зла (чужого).

Ввиду отсутствия в истории примеров невозможно представить, как мощь N развернется при воздержании от инстинкта протоплазмы, когда N прекратит выбрасывать псевдоподии в окружающую среду, удержав их в своем. Как настающий, однако, совершенный глаз единственно настоящий. Только он выявляется как ставший во всей человеческой истории.

Человек промахнувшейся цивилизации растроган (расхватан) дразнящими обрывками самого себя, разбросанными его воображением по мнимому миру. Главной дразнящей приманкой, раздергивающей его, оказываются, как сказано, отблески добра и зла на «вещах». Прочно забыто, что «вещи» (феномены) в свою очередь лишь вторичные образования в местах точечных проекций добра (своего) и зла (чужого). Ницше вспоминает об этом.

[…] wir sind feindselig gegen Rührungen […] Wir ziehen vor, was nicht mehr uns an „gut und böse“ erinnert. Unsere moralistische Reizbarkeit und Schmerzfähigkeit ist wie erlöst in einer furchtbaren und glücklichen Natur, im Fatalism der Sinne und der Kräfte. Das Leben ohne Güte [sic]
die [sic] Wohltat besteht im Anblick der großartigen Indifferenz der Natur gegen Gut und Böse (10 (52))
… мы враждебны к тому, что трогает … Мы предпочитаем то, что больше не напоминает нам о «добре и зле». Наша моральная зрелость и способность к боли словно нашли избавление в плодородной и счастливой природе, в фатализме чувств и сил. Жизнь без добра [sic].
[sic] благодеяние состоит во взгляде величественного равнодушия природы на добро и зло.


Добро и зло не нуждаются в определении, они ясны каждому раньше чем осмыслены. Их почва соответственно в ближайшем своем и его срыве. Вещи, в которые воображено добро и зло, задевают нас поэтому интимно, раздражая нас в нашем самом глубоком. Первичная близость разбросана в вещах, которые привлекают своим добром и злом (в равной мере обоими), отвлекая от своего.

Совершенство собранности N в полноте своего (природы как родины) не оставляет места для выбора между объективированными добром и злом. Повторяя интуицию Парменида, N изымает из тожественного бытия добро и зло как способность быть больше и меньше по догмату о том, что зло есть недостаток бытия.

[…] Keine Gerechtigkeit in der Geschichte; keine Güte in der Natur: deshalb geht der Pessimist, falls er Artist ist, dorthin in historicis, wo die Absenz der Gerechtigkeit selber noch mit großartiger Naivetät sich zeigt, wo gerade die Vollkommenheit zum Ausdruck kommt...
und insgleichen in der Natur dorthin, wo der böse ind indifferente Charakter sich nicht verhehlt, wo sie den Charakter der Vollkommenheit darstellt... (ibid.)
… Никакой справедливости в истории; никакого добра в природе: поэтому пессимист, если он художник, идет in historicis туда, где отсутствие самой справедливости демонстрирует себя с великолепной наивностью, где находит свое выражение полнота
и тем же образом в природе туда, где злой и равнодушный характер не скрывает себя, где она представляет характер полноты


Возвращение происходит не как на готовое место, а туда, где человек еще никогда не был. Реституция родного (природы) — подвиг первопроходца:

Nicht „Rückkehr zur Natur“: denn es gab noch niemals eine natürliche Menschheit.Die Scholastik un- und wider-natürlicher Werthe ist die Regel, ist der Anfang; zur Natur kommt der Mensch nach langem Kampfe — er kehrt nie „zurück“... Die Natur: d.h. es wagen, unmoralisch zu sein wie die Natur. (10 (53))
Не «возвращение к природе»: поскольку еще никогда не было природного (естественного) человечества. Схоластика не- и противоестественных ценностей есть правило, начало; к природе человек приходит в результате долгой борьбы — он вовсе не «возвращается» к ней… Природа: т.е. отважиться быть неморальным как природа.


(При)родное человеку откроется после философского очищения от мирокартины, рисованной красками добра-зла. Для ее слома нужно мужество.

* * *

Как имеется два полярных нигилизма (Schlechta 6, 557 и др.), так высшая воля к власти исполняет действие, противоположное действию низшей (протоплазменной) воли к власти: останавливает рассеяние, дарит становлению бытие.

Dem Werden den Charakter des Seins aufzuprägen — das ist der höchste Wille zur Macht (Schlechta 6, 895)
Сообщать становлению характер бытия — это есть высшая воля к власти.


Поскольку, однако, проекция мира уже произошла и мы существуем в мирокартине среди вещей, которые не можем отменить даже когда сознаем их рукотворность, возвращение к исходному тожеству всего, с чем имеет дело N, для всей нашей чувственной и духовной активности недоступно.

Zweifache Fälschung, von den Sinnen her und vom Geiste her, um eine Welt des Seienden zu erhalten, des Verharrenden, Gleichwertigen usw. (ibid.)
Двойная фальсификация, от чувств и от ума, чтобы сохранить мир сущего, неизменного, равноценного и т.д.


Восстановление тожества бытия достигается только видением (Betrachtung) вечного возвращения того (же) самого:

Daß alles wiederkehrt, ist die extremste Annäherung einer Welt des Werdens an die des Seins — Gipfel der Betrachtung. (ibid.)
То, что всё возвращается, есть предельное приближение мира становления к миру бытия — вершина видения.


Трудность такого видения объясняется тем, что хотя из мира не изымается ни одна вещь, из вещей должны быть изъяты привязывающие черты, соответственно из отношения к ним — тягость, скованность, вялость, влага (10 (56))

Man hat einmal nicht ohne Feinheit gesagt: „il est indigne de grands coeurs de répandre le trouble, qu’ils ressentent“: nur muß man hinzufügen, daß vor dem Unwürdigsten sich nicht zu fürchten ebenfalls Größe des Herzens sein kann... Ein Weib, das liebt, opfert seine Ehre...; ein Erkennender, welcher „liebt“, opfert seine Rechtschaffenheit; ein Gott welcher liebt, wird Jude... (10 (55))
Однажды не без изящества было сказано: «il est indigne de grands coeurs de répandre le trouble, qu’ils ressentent  [ 3 ]  »: нужно лишь добавить, что не бояться самого недостойного также может быть следствием большого сердца… Женщина, которая любит, жертвует своей честью… исследователь, который «любит», жертвуя своей правдивостью; Бог, который любит, становится евреем…


Никакой речи об устранении морали у Ницше нет. Возвышенное, долг, любовь требуют у него всего своего размаха и получат его, когда прекратится рассеяние нравственного усилия по рисованным образам. Всё усилие должно быть собрано на внимании к видящему (глазу).

Во втором «Несвоевременном размышлении» (ПВИЖ 1) вечное тожество уже выступает в определяющем контексте. Для «надисторического», т.е. не растекшегося по процессам, собранного человека

Die Welt in jedem einzelnen Augenblicke fertig ist und ihr Ende erreicht. (Schlechta 1, 217).
Мир в каждый отдельный миг готов и завершен.


Для него

[…] das Vergangene und das Gegenwärtige ist eines und dasselbe, nämlich in aller Mannigfaltigkeit typisch gleich und als Allgegenwart unvergänglicher Typen ein stillstehendes Gebilde von unverändertem Werte und ewig gleicher Bedeutung. (ibid.)
…прошлое и настоящее — это одно и то же, именно нечто, при всём видимом разнообразии типически одинаковое и, как постоянное повторение непреходящих типов, представляющее собой неподвижный образ неизменной вечности и вечно одинакового значения.
[Ницше, т. 1, с. 167, перевод Я. Бермана]



Всегда тожественное бытие Парменида не упомянуто. Ницше не нуждается пока и в космологической гипотезе вечного повторения. Она будет привлечена как сомнительная иллюстрация из Диогена Лаэрция к трудной самостоятельной интуиции Ницше (второе «Несвоевременное размышление» — (ПВИЖ 2). Характерным образом Ницше здесь подчеркнет ее неправдоподобие и большее правдоподобие того, что сближение неповторимых событий дается историкам только ценой их сминающего нивелирования. Настоящее тожество открывается глазам, видящим иллюзорность всего потока вещей. Эти глаза учатся своим прозрениям не у математики и естествознания:

Die Historie, sofern sie im Dienste des Lebens steht, steht im Dienste einer unhistorischen Macht und wird deshalb nie, in dieser Unterordnung, reine Wissenschaft, etwa wie die Mathematik es ist, werden können und sollen. (Schlechta 1, 219)
История, пока она находится на службе у жизни, находится на службе у неисторической силы и потому никак, при такой подчиненности, не сможет и не должна стать чистой наукой, наподобие математики.


Выкладки о естественнонаучном правдоподобии вечного повторения можно поэтому применительно к Ницше оставить. Плодотворно, наоборот, сближение интуиций Ницше с тезисами Парменида.

Подчеркнем наиболее важное обстоятельство во всем круге ницшевских тем. Трезво понять ускользание исторического потока, пойти до конца (до тожества пустоты) в разоблачении рисованного мира необходимо, чтобы подготовить главный поступок. Он становится доступен только человеку, вполне лишенному возможностей (власти) или, лучше, совершенно отрешившемуся от них. Для N, раздавленного до полной недвижности величайшим гнетом в мире (das größte Schwergewicht), где никаким усилием ничего изменить нельзя, открывается шанс принятия мира. Такое принятие может стать счастьем, если человек сумел быть безусловно добр к себе и к жизни. Перспектива вечного возвращения из гипотезы становится тут ежеминутной проверкой полноты бытия.

Wenn jener Gedanke über dich Gewalt bekäme, er würde dich, wie du bist, verwandeln und vielleicht zermalmen; die Frage bei allem und jedem: „willst du dies noch einmal und noch unzählige Male?“ würde als das größte Schwergewicht auf deinem Handeln liegen! Oder wie müßtest du dir selber und dem Leben gut werden, um nach nichts mehr zu verlangen als nach dieser letzten ewigen Bestätigung und Besiegelung?- (Die fröhliche Wissenschaft 4, 341 fin. = Schlechta 3, 202-203)
Овладей тобою эта мысль, она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос, сопровождающий всё и вся: «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» — величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью?
[ВН, 341: Ницше, т. 1, с. 660, перевод К. Свасьяна]


Прямой переход отсюда к последним афоризмам витгенштейновского «Трактата» (интуиция невозможности ничего изменить в мире и т.д.) не кажется нам рискованным или неуместным.

[…] In der Welt ist alles, wie es ist, und geschieht alles, wie es geschieht; es gibt in ihr keinen Wert – und wenn es ihn gäbe, so hätte er keinen Wert. […] (Wittgenstein, Tractatus 6.41)
…В мире всё есть, как оно есть, и всё происходит, как оно происходит; в нем нет ценности — а если бы она и была, то не имела бы ценности…
[Перевод М. Козловой и Ю. Асеева  [ 4 ]  ]

Wie die Welt ist, ist für das Höhere vollkommen gleichgultig. Gott offenbart sich nicht in der Welt. (Ebenda 6.432)
Как мир есть, для Высшего совершенно безразлично. Бог не обнаруживается в мире.
Сноски
Copyright © Bibikhin Все права защищены
Наверх
array(2) {
  ["ruID"]=>
  int(1)
  ["img_load"]=>
  string(0) ""
}