Выход книги В.В. Бибихина в издательстве Института философии, теологии и истории св. Фомы, в котором Владимир Вениаминович активно преподавал в последние годы своей жизни, в рамках серии «Bibliotheca Ignatiana: Богословие. Духовность. Наука»  [ 1 ]   практически совпал со смертью автора (†12 декабря 2004 года). Владимир Вениаминович был в течение продолжительного времени болен раком, и именно в этот последний период своей жизни готовил книгу к публикации   [ 2 ]  . В сущности это — память, оставленная одним русским мыслителем XX в. о двух других. Определить их круг занятий точнее довольно трудно: философия, филология, эстетика, богословие, история культуры переплелись здесь таким сложным узлом, что развязать его, расплести на отдельные нити — дело сложное и вряд ли благодарное. Слово «мыслитель» схватывает главное — творческую интеллектуальную активность очень высокого уровня. Книга делится на две неравные части: большая — о Лосеве, меньшая — об Аверинцеве. Часть рассказов о Лосеве уже публиковалась Бибихиным в разное время   [ 3 ]  . Впервые небольшая часть записей была опубликована в журнале «Вопросы философии» в 1992 г.   [ 4 ]  , что стало самым настоящим откровением, поскольку по ним, наконец, можно было узнать о том «настоящем» Лосеве, который после освобождения из лагеря скрывался под «личиной» Лосева-марксиста. Затем последовали публикации в журнале «Начала»   [ 5 ]  , достаточно объемный кусок был напечатан в сборнике работ Алексея Федоровича «Имя»   [ 6 ]  .

Записи разговоров Лосева обрамлены авторским комментарием и снабжены примечаниями. Оправдана также постоянная отсылка к единственный на сей день биографии А.Ф. Лосева, написанной А.А. Тахо-Годи   [ 7 ]  , если тот или иной эпизод имеет там свою параллель   [ 8 ]  . В то же время в самом тексте полностью отсутствует авторская правка, порой даже минимальная, на уровне знаков препинания. Текст переносился из записной книжки в книгу таким, каким он был в момент его возникновения: «...чувствуя несправедливость растраты такого богатства на одного меня, я брал один за другим листки из щедрой стопки «оборотиков» — для экономии на черновики шла использованная с одной стороны бумага — и записывал его [А.Ф. Лосева — Прим. ред.] слова, какие успевал, не вводя никогда свои» (с. 12). Но в результате возникает удивительное впечатление цельности образа: и автора, и его героев, и жизни русских мыслителей определенной эпохи. Это впечатление должно быть особенно сильно у тех, кому довелось присутствовать на лекциях и семинарах самого Бибихина, лекциях Аверинцева, кому (их тоже еще не так уж мало) довелось слышать Лосева. Эта память о живом голосе и неповторимой интонации драгоценна, но образ возникает и существует и помимо нее. Первые «лосевские» заметки относятся к 1964 г., когда В.В. Бибихин, будучи аспирантом, участвовал в семинарах Лосева по греческому языку. Как явствует из книги, примерно с 1970 г. он становится одним из секретарей-референтов философа. Впечатление от этой встречи передается много говорящей фразой: «Уходя после первого занятия с А.Ф. по Арбату к центру, я был другим» (с. 11). Мелкие житейские подробности, сплетни научной среды, разговоры о политике, филологии, философии, религии, современниках и предшественниках, выдающихся и не очень, описания ученых собраний и заседаний, записи лекций, намеки на внутрисемейные лады и разлады – вся эта мозаика организована так, что создает ощущение живой мысли огромного масштаба: «У Лосева размах Кассирера, Гадамера» (с. 301) — фраза оставалась бы пустым словом, если бы не подкреплялась всем материалом книги. Мысль эта пребывает в состоянии постоянной борьбы. Отношения Лосева с властью напоминают сложную стратегическую игру: нужно точно рассчитать соотношение выигрыша и проигрыша на каждом шаге, чем можно пожертвовать, сколько пустых слов сказать для прикрытия («заправить» — с. 30), что, когда и в каком порядке опубликовать, как использовать власть в борьбе с оппонентами и как не дать ей (власти) использовать себя. Все это порой выглядит (и выглядело в глазах Бибихина уже тогда) несколько комично: чрезмерная тонкость оборачивается явной грубостью, опасность слишком явно преувеличена: «Это же целый подвиг был, выступать в Институте философии, в этой среде, в пасти зверя, среди шпиков, впервые» (с. 238). Но жизненность и выстраданность этой мысли дают ей право на жертвы: «Сколько лет ты имеешь дело с советскими издательствами? — Ну, лет шесть-семь. — А я шестьдесят семь, так что сиди» (с. 293). Эта игра философа (и шире — мыслящего и творческого человека вообще) с властью – не только одно из самых захватывающих зрелищ истории, но и основное, пожалуй, содержание духовной жизни всей советской эпохи. Содержание, значение которого все еще ждет по-настоящему глубокого христианского осмысления. Записки о Лосеве, начинаясь в 60-е годы, главным образом приходятся на 70-е, в 80-е становятся все отрывочнее, иссякают.

Основная часть записей об Аверинцеве приходится как раз на это время: 80-е — начало 90-х. Перед нами, в сущности, следующий этап жизни того же поколения   [ 9 ]  . По-новому выстраиваются отношения с властью: на смену скованной страхом тяжеловесной серьезности Лосева приходит веселая легкость (по глубине, может быть, не уступающая) Аверинцева: «Известный антирелигиозник Крывелев стал отчитывать его за статью "Христианство" в "Философской энциклопедии". Сергей Сергеевич в странном состоянии после ночи бессонной работы, неожиданно для самого себя засмеялся тому в лицо. Крывелев как-то сразу убежал» (с. 315). Это различие подчеркивается зафиксированной автором эмоциональной оценкой деятельности Аверинцева самим Лосевым   [ 10 ]  : «На одни конференции зовут, а на другие не зовут! Но Аверинцева зовут! Там либо пробивной неимоверный характер, либо чудо. А у меня не пробивной; и не чудо, потому что у меня продажа разных мук. А там продажа разных наслаждений и удовольствий. Может быть, удачник. Небывалая удача, чудо, может быть, но мало верится… У меня еще недовольство от того, что Аверинцев беззаботно берет у меня и не ссылается. Воровство»   [ 11 ]  . Здесь не просто зависть учителя к преуспевающему ученику, не просто различие поколений, но и доходящая до полного взаимонепонимания противоположность двух духовных типов. Аверинцев — ученый, депутат, публицист, эмигрант, Аверинцев в храме, в семье, в академической среде, читающий лекции, выступающий – все эти подробности призваны высветить основополагающий опыт общения, более чем просто интеллектуального. Встреча Бибихина с Аверинцевым по эффекту напоминает встречу с Лосевым: «...первой же услышанной лекции Аверинцева было достаточно, чтобы переменить мой ум» (с. 408). Тема отношений мыслителя и власти здесь дополняется темой власти мыслителя над теми, к кому обращена его речь, его права на эту речь, его ответственности перед теми, кого эта речь меняет, и его свободы даже от этой ответственности, если она необходима для реализации его внутренней задачи, его ответственности перед Богом.

Чем важна эта книга? Перед читателем проходит большой (около 40 лет) отрезок жизни целого поколения и окружающей его культурной среды. Он начинается с обращенной к Лосеву ликующей «хорошей новости» 1971 г.: «В Москве появилось много талантливых молодых людей» (с. 35) и кончается грустными словами 2004 г. о мертвом Аверинцеве: «Я не знаю, как мы устроимся теперь в холодеющем мире» (с. 409). Осмысление их опыта – дело необходимое для богословов, философов, историков культуры, религии, Церкви нашего времени.

К недостаткам издания следует отнести отсутствие именного указателя, столь необходимого для подобных изданий, и кратких сведений об упоминаемых в записях персоналиях, хотя последнее отчасти восполняется уже отмеченными нами выше примечаниями автора.