Всемирная философия по-русски

Не специалист издательского дела, я могу уверенно назвать серию «Философское наследие», 80-й том которой, «Сочинения» Николая Кузанского, выпускается Издательством социально-экономической литературы «Мысль» в конце этого года, уже с одной только организационной, технической и производственной стороны таким проявлением умения и опытности, каких не очень много в мировой практике книжной промышленности. За 16 лет руководящий и ответственный работник, философ, писатель, гуманитарий широкого профиля, журналист, преподаватель получил в удовлетворительном количестве, в удобном оформлении, с компетентными предисловиями и (правда, всегда слишком краткими) примечаниями, с возможностью найти по указателям нужные имена и темы, основные произведения русских просветителей от Радищева до декабристов, П. Н. Ткачева, П. Л. Лаврова, отечественного мыслителя Григория Сковороды; труды Канта, Гегеля, Платона, Бэкона, Гоббса, Юма, Гольбаха, Фейербаха; всего Секста Эмпирика, всего Диогена Лаэрция; длинный ряд извлечений из главных мыслителей прошлого от древнего Китая до XIX века в антологиях. Сейчас «Философское наследие» налаженная и уверенно развертывающаяся серия. Ей еще далеко до превращения в библиотеку. Пробелов в источниках по истории мысли для русскоязычного читателя всё еще больше чем заполненных клеток. Но разделив количество вышедших томов на годы существования серии, читатель может считать ее ежеквартальным изданием и ожидать необходимых пополнений в близком будущем. Культурный и думающий человек всё меньше представляет свою работу без книжек со знаком «ФН». Деятельность выпускающего их издательства можно поставить примером, мы сказали, умелого и делового отклика на актуальную потребность.

Этот, по выражению одного журналиста, своеобразный издательский подвиг несомненно будет должным образом отмечен. По случаю выхода в свет юбилейного тома серия найдет в печати всестороннюю и авторитетную оценку. Но представляется, что как по этому поводу, так и просто по мере расширения издания должна развернуться и сопутствующая работа осмысления его природы, удачно схваченной на практике основателями, его задач и перспектив. Как давний потребитель, потом участник в создании упомянутого 80-го тома я выскажу два наблюдения, которые не раз за годы напрашивались сами собой, подтверждая тем свою неизменную актуальность. Речь пойдет о сочетании в томах «Философского наследия» рабочего существа и литературного ореола, во-первых, и о ключевой роли в нём переводчика, во-вторых. В свою очередь обе темы связаны между собой.

1. После нескольких антологий («Древнеиндийская… Древнекитайская… Мировая философия…»), которые при всей полезности, хотя бы в качестве предварения будущих полных изданий представленных там текстов, всё-таки служат лишь еще и еще раз «ознакомлению» и для серьезной работы не могут быть применены, «Философское наследие» быстро нашло свое лицо: вводить в современное культурное хозяйство по крайней мере главные труды великих, сохранивших свою значимость, оставивших заметный след в истории мыслителей прошлого, обязательно в полном виде. Освоить их, перевести, прокомментировать — огромный философский и филологический труд, и не случайно Издательство сотрудничает здесь с АН СССР и ее Институтом философии. При всём том книги серии не просто ученые записки или собрания научных материалов, они всегда имеют литературное достоинство. Образцом здесь могут служить «Сочинения» Платона (1968–1972), где под руководством наших лучших и старейших классиков А. Ф. Лосева и В. Ф. Асмуса большинство опубликованных платоновских диалогов даны в таких переводах, в таком составлении и с такими сопроводительными пояснениями и примечаниями, которые являются философским и литературным событием. В издание известного мыслителя утрамбовывается в нормальном случае огромная научная подготовка. Но даже чисто внешне ввиду малого удельного веса комментариев весь этот аппарат остается за бортом, в мастерской философа, комментатора и переводчика, а перед читателем выступает многажды продуманный, просеянный, взвешенный текст, который можно читать как литературное произведение, написанное на современном русском языке и призванное теперь объяснять само себя. От создателей тома «Философского наследия», переводчика, автора сопроводительной статьи, комментатора, не в последнюю очередь редактора требуется сочетание обязательной научной компетенции с умением практика-организатора и пониманием литературной природы книги, предназначенной для стотысячных тиражей. Придирчивая требовательность к корректности научного текста должна уживаться с осознанием его художественного стиля, места в культурной традиции и, без чего никак нельзя, угла вхождения в нашу современную культурную атмосферу. Это требует таланта. Это в свою очередь способно и воспитать талант. К сожалению, если судить по спискам издательских редакторов, указываемых на последней странице книг, прочный состав прямых печальников дела едва только начал устанавливаться в самое последнее время.

Конечно, в целом издательский коллектив, организовавший за 16 лет выпуск многих томов сложнейшего, нередко головоломного философского текста, неизбежно должен был накопить уникальный опыт как в деле сотрудничества с лучшими философами и переводчиками страны, так и в понимании читательской аудитории. И здесь выявилось, среди прочего, что читатель не всегда видит, да и не обязан видеть, всю меру подводной исследовательской, научной и литературной работы, которой скрыто за страницами книги тем больше, чем легче она читается. Основанием для покупки книги может служить просто великое или известное имя, стоящее на унифицированной серийной обложке. Существует читатель, единственная страсть которого поставить на полку такую книгу. Плохое не в том что он ее не прочтет. Рассчитанная на десятки, если не больше, лет, книга сослужит свою службу. Однако читатель, интересующийся только престижным библиофильским достоинством книги, неспособен создать для издания необходимую чуткую аудиторию, нервно реагирующую на колебания научно-литературного уровня. Он сам требует себе внимания и воспитательной заботы. Создателям серии приходится поэтому искать других критериев в своей работе помимо спроса на их продукцию. Где требовательная аудитория не сразу вырабатывает всестороннюю оценку этой продукции, там сама громкость имен подопечных мыслителей грозит ослаблением тщательной, придирчивой работы над текстом. «Всё равно раскупят», как сказал один отчаявшийся редактор о плохой работе своего настойчивого автора.

По-видимому, две вещи нужны для того чтобы автор, переводчик, в убыток себе шлифующий свою работу, не выглядел в глазах издателя невыгодно рядом со случайным попечителем, который обрабатывает очередного философа, рассуждая по логике: можно лучше, но стоит ли? Во-первых, квалификацией для участия в издании памятников мысли должно быть сочетание профессионального знания темы, поглощенность ею в качестве основного занятия и литературное мастерство. Во-вторых, философы-издатели должны ориентироваться не на распространение книги, всегда успешное, а на свой растущий опыт и, главное, научную критику. Нормой должно стать по крайней мере тщательное рецензирование каждого тома с элементами критики перевода, критики текста, с сопоставительной оценкой, учитывающей прежние — если они были — и зарубежные публикации. Литературная аура известного имени на обложке облегчит задачу книготорговой сети, но перед авторским и редакционным коллективом она лишь ставит тяжелейшие научные, философские и литературные проблемы.

2. С каждый новым томом «Философского наследия» будет всё яснее обозначаться ведущая роль в нём переводчика, поскольку оно на 9/10 посвящено пока иноязычным памятникам. В конечном счете редакция, научная и литературная, молчаливо и явно предъявив свои всегда высокие, всегда справедливые требования к переводчику (а все и любые требования к нему всегда обоснованны, никогда не излишни), оставляет ему понять и удовлетворить их. Он выступает полноправным и единственным заместителем возрождаемого им выдающегося, редкостного или гениального философского ума. Вступительная статья ответственного редактора останется так или иначе одной из работ в массе посвященной данному мыслителю литературы. Перевод единичен и заменим только лучшим переводом. Его создатель, недаром именуемый тоже автором, проходит по всем тайным, не сразу видимым ходам умолкнувшей мысли и один рассказывает об этом пути, заставляя поневоле верить себе.

На обложке и корешке крупными буквами стоит: «Аристотель. Сочинения». Ни в заглавии, ни в тексте книги нет ни одной греческой буквы. Русский читатель берет ее и сквозь обманчивую понятность родных слов пытается разобраться в сухом лаконичном тексте, поражавшем глубиной мысли многие десятки поколений. Перевод не интерпретация, и всё же интерпретация в нём имплицитно заложена. Абсурдно думать, что можно перевести мыслителя, не умея его истолковать. И если читатель не почувствует за русским словом уверенную руку мастера, вжившегося в мышление Аристотеля и со знанием дела раскрывающего греческий оригинал, чтение превратится в мучительное спотыкание о колючие осколки бессвязных посылок.

Научное и литературное лицо переводчика и принципы его работы должны быть читателю по крайней мере ясны. Иллюзиям гоголевского Пацюка, которому галушки обмакнувшись в сметану сами залетали в рот, поддавались иногда издатели и редакторы «Философского наследия», указывая имя переводчика где-то в глубине мелких примечаний. В последних томах положение исправлено. И всё-таки приемы работы и даже сама роль лица, указываемого после общего или ответственного редактора, остаются очень смутно обозначенными, при том что важность разговора о них явно ощущается. Так, в конце предисловия к жизнеописаниям философов Диогена Лаэрция стоят туманные, краткие и многозначные слова: «Ввиду трудности текстов этого [?] сочинения переводчику приходится иной раз [?] допускать не совсем обычные [?] слова и выражения, и в этом смысле перевод этот имеет в некоторой степени экспериментальный [!] характер». И больше об упомянутом «характере» — ничего. Если подобное говорится нашим старейшим философом и филологом А. Ф. Лосевым о работе блестящего знатока античности М. Л. Гаспарова, то сам собой напрашивается вывод: чем сильнее перевод, тем, видно, нужней обсуждать и понимать его природу. Сознавая интимную домашность, почвенную укорененность греческой мысли в ее родном языке, чувствуя слегка изломанную, пеструю и в то же время провинциальную, непритязательно свойскую манеру Диогена Лаэрция, Михаил Леонович Гаспаров тщательно и смело воспроизводит ее, поднимая простецкие, повседневные, иногда областные слои русского языка, чтобы внедрить в них своего подопечного. Отсюда между прочим и по-землячески звучащее Лаэртский, предложенное вместо традиционного Лаэрций. Перед нами самобытная школа перевода, и она заслуживает отдельного описания не меньше чем произведения оригинального творчества.

Когда в набранных петитом примечаниях к Канту, Гегелю, Аристотелю читаешь краткое редакторское уведомление, что те или иные, особенно старые переводы, раньше «изобиловали многочисленными ошибками», а потом были «подвергнуты значительной переработке», причем «многочисленные ошибки были исправлены» в плане «приближения русского текста к оригиналу», оно только настораживает внимательного читателя вместо того чтобы успокоить его. Обычно он хорошо знает, что ответственный перевод рождается из единого замысла о том, во что должно вылиться переводимое произведение, выкраивается из цельного полотна, начинается и кончается порукой переводчика за введение в кругозор нашей культуры данного мыслителя в его подлинном, не завышенном и не заниженном облике. Если «взятый за основу» перевод был действительно засоренной промахами аморфной массой, никакое «исправление ошибок» его не спасет и не следовало обременять им драгоценные страницы. Без внутреннего творческого настроя любой самый «приближенный к оригиналу» перевод останется злой пародией на исходный текст. А если перевод был подлинным, то, спрашивается, понимает ли редактор, говорящий об «исправлении многочисленных ошибок», что главное в нём — верность единого лица, выдержанный от первого до последнего слова стилевой ключ, не заметив которого, можно объявить ошибками лучшие переводческие находки? Не остались ли издатели при примитивном мнении о переводе как механическом перебрасывании костяшек с одной стороны доски на другую?

Не один историк философии говорил нам, что пользуется старым переводом аристотелевской «Метафизики» А. В. Кубицкого (1934), а не его «подвергшимся значительной переработке» переизданием (1975). И действительно там, несмотря на все недостатки, есть неуловимая целость, помогающая осмыслить детали, а тут слишком часто ощущается томительная подгонка в каждой фразе «сверенной с оригиналом», в целом рассыпающейся словесной оболочки.

Издатель или ответственный редактор не оператор при переводческой машине. Никакое редакционное вмешательство не вернет тексту живой творческий жар, если его там не было с самого начала. Нелепо думать, что какую-то «научность» перевода можно гарантировать путем пословного «приближения» к оригиналу. Научное достоинство его так же определяется не только этим, как достоинство философа определяется не только правильностью отдельных суждений, из которых состоят его фразы. Да переводчиком философского наследия так или иначе может быть только один из ведущих специалистов, соединивший в себе достоинства ученого и литератора. Только от переводчика зависит, чтобы голос классика не превратился в неведомо чье глухое эхо, неизвестно к кому и зачем обращенное. И в стране достаточно философско-литературных сил, чтобы ни один том серии под обманчивой картиной завершенности, создаваемой тиснеными русскими словами на обложке, не скрывал ничего увядшего по пути из исторической дали, ничего половинчатого, сырого, недоосмысленного, засоряющего головы. В воспитании спящего читателя, упомянутого выше, первая роль снова принадлежит переводчику. Он один в силах придать стилю своего автора свежесть, жизнь, серьезность, захватывающую остроту парадокса и интеллектуальной провокации, которые и в свое время, в другой языковой среде и другой культуре, умели разбудить и увлечь не только мудрецов.

Залогом успеха главного компонента «Философского наследия», когда каждый том станет полноценным введением в кругозор отечественной мысли произведений пусть спорного, полного трагизма и проблем, но всегда выдающегося ума, будет лишь тщательный отбор переводов с допущением возможности конкурса, включением альтернативных переводов при переиздании, а главное, опять-таки организация систематического обсуждения. Надо ожидать в скором времени появления в одном из академических философских или филологических журналов отдела критики философского перевода. Такой отдел в свою очередь даст уникальный материал для истории понятий, что быстро скажется на уровне последующих томов. Сознавая несоразмерность этой огромной темы рамкам статьи, приведу только один пример. Первая фраза первого в аристотелевской системе трактата (Аристотель, Сочинения, т. 2. М., 1978, с. 53) звучит по-русски так: «Одноименными называются те предметы, у которых только имя общее, а соответствующая этому имени речь (logos) о сущности разная». Формулировка явно неудачная. Омонимическая «речь» тоже одинакова, например при произнесении слов мир — мир, имеющих разные смыслы, она одна и та же. Но обсуждение такого случая могло бы стать ступенькой в осмыслении бездонного греческого логоса.

Переводчиком у нас называют и составителя подстрочника, живого носителя словаря, и человека особого призвания, которого тот или иной писатель, мыслитель выбрал своим соавтором, полномочным представителем в другой культуре. Издатель и редактор «Философского наследия» вправе иметь дело только со вторым, и важно, чтобы в его сознании эти две противоположные фигуры никогда не смешивались.

Еще не охваченные области истории мысли показывают путь превращения серии в библиотеку. Развертывание отрывков, составивших «Древнекитайскую философию» (1972–1973) и «Древнеиндийскую философию» (1963, 1972). Досократики, неоплатоническая и эллинистическая философия способны сами составить целую серию. Средневековая философия, одни столпы которой, без второстепенных, но не менее характерных фигур тысячелетней эпохи, потребуют не один десяток томов. Возрождение с символизмом Данте, нравственной философией Франческо Петрарки, онтологией Николая Кузанского, неоплатонизмом Марсилио Фичино, героическим энтузиазмом Джордано Бруно. Новое время с Декартом, Паскалем, Лейбницем, Вольтером, Руссо, энциклопедистами. Памятники конца классической немецкой философии. Судя по тому, как мало пока сделано для отечественных мыслителей, в дальнейшем они займут больше места в «Философском наследии». Его трудно представить без публицистики «умнейшего мужа России» первой трети XIX века, без «Философических писем» Чаадаева, без работ В.С. Соловьева, где в размежевании с немецким идеализмом, в борьбе против нигилистического позитивизма была сделана ранняя, но тем более знаменательная попытка синтезировать исторические компоненты и перспективы русской мысли. После удовлетворения первых потребностей должно начаться доиздание пропущенных работ главнейших авторов. Это особенно необходимо например в отношении диалогов Платона, не вошедших в три тома его «Сочинений» (1968–1972). Потом понадобится переиздание ряда других авторов с необходимыми изменениями. Так библиотека станет живым, подновляемым и совершенствуемым, всегда современным инструментом. Но первый залог этого — понимание редакционным и издательским коллективом, что громкое имя и литературная значительность издаваемого мыслителя не только не гарантируют настоящего успеха книги, но наоборот, задают всем почти невыполнимые задачи, требующие действительно подвига.

1980